Грех совести

– Вам кого? – спросил он, и Саша понял, что в воскресенье люди спят позже обычного. Что не надо было так рано звонить в чужую дверь.

– Мне нужна Алена, – скромно сказал он.

– Какая еще Алена? – удивленно спросил мужик и крикнул себе за спину. – Ма-аш! Тут какую-то Алену спрашивают. Это кто?

– Да это девочки, которые жили здесь до нас, – прозвучала из глубины квартиры, и следом за голосом из-за мужика высунулось заспанное лицо бабы в бигудях. – Молодой человек. Они уже месяцев пять, как здесь не живут. Переехали.

– А как же я теперь ее найду? – опешил от такой неожиданности Саша.

– А вы в институт сходите, – подсказали бигуди. – Там должны знать.

– Вот так! – подытожил мужик и громко хлопнул дверью у Саши перед носом.

Ему тут же стало очень тоскливо. Он так долго внутри себя носил эту встречу, так боялся оправданий, так переживал, а тут тебе – пожалуйста! Она переехала куда-то в туманную даль!

«И что мне теперь делать? – подумал Саша. – Где ее искать? Ведь даже ее фамилии я не знаю. Вот тебе и на!».

Он шел по аллейке и ноги сами потащили его мимо знакомой скамейки в церковь Всех Святых.

У калитки все так же сидели на ящиках бабки и так же протягивали ладошки, а некоторые и маленькие коробочки. Он узнал одну из них, ту, которая ругалась матом.

– А где ваш внук? – спросил у нее Саша.

– Да сдала я его в интернат, – ответила бабка и опустила глаза. Ей, может быть, стало стыдно. Она не знала, кто этот молодой человек и откуда знает ее внука, она не помнила его и поэтому, на всякий случай, застыдилась. А вдруг этот человек из попечительского совета. Так, во всяком случае, понял ее опущенные глаза Саша.

– А ему там будет хорошо? – спросил он. – Может, дома ему было бы теплее?

– Может, и теплее, но мне его тянуть тяжело одной, – горестно сказала бабка, – мать-то спилась. А теперь вообще нет. Зимой по пьяни замерзла в кустах. Вот так-то милок.

Саша раздал бабкам мелочь и прошел за ограду.

Наступало лето. Внутренний дворик радовал сочной зеленью, расцветшими тюльпанами и нарциссами, которых оказалось в изобилии вокруг Храма. Было очень красиво и как-то уютно. Он сел на ту же скамейку, на которой в начале зимы читал церковные брошюрки, и задумался.

Вот какая жизнь интересная штука. Одна зима, а событий на целых несколько лет. Он сам за эту зиму, можно сказать, повзрослел. В голове стало что-то проясняться. Прошел неплохую школу выживания, но выжил, а молодая и, может быть, красивая женщина бросила сама себя под танк алкоголя. И нету нашего дорогого Василия Иваныча Чапаева! И Саши могло бы не быть, замешкайся он на мгновение. И пока он то ли воевал, то ли мешкал, не стало Алены. Вот где она есть в этом мире? Как ее найти? Загадка!

В церкви все там же висели иконы. Он обошел всю церковь по кругу, подходя к каждой иконе и внимательно разглядывая. Он видел почти всех, кто были изображены на них и узнавал. Богоматерь была чуть старше, чем та, которая ему показалась, но он узнал и ее. От этого на душе потеплело. Он вспомнил ее руки и улыбку, ее ласковые глаза, но его ноги сами пришли именно к кресту. На нем все так же Иисус был приколочен гвоздями, и все так же Саше стало его жалко. Захотелось оторвать эти ржавые гвозди, снять его с креста, чтобы такого богохульства не было больше на свете. Саше подумалось о неожиданном. Он уже понял, что крест есть символ язычества. Этот крест образуют две составляющие языческого гороскопа животных, так почему тогда на этот крест приколотили гвоздями Сына божьего? Может, таким образом язычники мстили христианам и именно на свой крест прибили новый символ Веры? Он опять очень близко подошел к кресту и внимательно посмотрел Иисусу в лицо. Он был действительно очень похож на того, другого, из его странного видения перед иконами, у Владимира, как две капли воды. Значит, люди знали, как они все выглядят? – мелькнуло в голове. Саше показалось, что Иисус отреагировал на его такое близкое участие, и даже как-то изменил мимику лица.

«Мистика! – сам себе сказал Саша, но от креста не отошел. – Да. Именно мистика. Мистика! Только так можно было назвать прошедший год. Именно мистика».

Он внимательно рассматривал и лицо Сына Божия, и терновый венец на его голове. Чувство великой скорби и жалости проснулось в груди. Он вспомнил и Аллу, веревками прикрученную к кресту, с волосами, измазанными кровью, с мертвенно синюшным лицом и распухшим носом, и золотую Алену, и белоснежные одежды Иисуса, и необыкновенные, ласковые глаза Богоматери… Очень сильная боль прошла внутри его, и Саше так захотелось плакать, что он неожиданно сам для себя рухнул перед крестом на колени и заплакал. Он не знал молитв, не знал, что он должен говорить сейчас, но знал, что должен что-то сказать Ему, висящему перед ним на кресте. Рука сама потянулась ко лбу, и Саша стал креститься, приговаривая про себя: