Грех совести

– При чем тут одиночество. Просто и в Космосе и на Земле тоже начинается перестройка. Я где-то читала, что век Коли-Юга, эпоха мужской, разрушительной силы завершается. На смену ему придет век Сати-Юга, эпоха женской созидательной силы, которая преобразует весь Мир. И, что характерно, начнется она в России.

– Может быть, прямо с тебя?

– А может, и с меня…

– Ну у нас и настроеньице!!!

– Это от звезд и шампанского. Понесло во Вселенную. Посмотри, как красиво! С неба на нас смотрят мудрые звезды, умеющие так светло и прозрачно грустить, что заражают нас, во всяком случае, меня, томной своей грустью. Сколько же их на свете? Триллиарды, блин! Переливаются вовсю, в своей небесной дали, такие умные и недосягаемые, знающие все тайны Вселенной и нас в гробу видали! Может, это предки посылают с их светом большой привет нам, своим недоделанным потомкам? На уровне подсознания мы ловим их искрящиеся приветы, эту азбуку Морзе, и млеем от интуитивного счастья. Эх! Понять бы хотя бы нашей этой интуицией тайну их удивительной притягательности, может быть, тогда и разрешились бы сами собой все загадки мироздания. Во всяком случае, для меня. Вон они сейчас смотрят на нас, как выразительный намек на нашу бестолковость, нашу городскую и бытовую толчею. Чем больше мы суетимся в городе, где и звезд-то не видать, тем острее созревает внутри нас желание и потребность вырваться на природу, лечь навзничь под ночным небом, вглядеться зорким взглядом в эти безмолвные, темные зеркала, утыканные бриллиантами звезд! Вот мы лежим сейчас с тобой, как два идиота, как после жуткого похмелья чьих-то безумных пиров и не можем прийти в себя и от нашей бестолковости, и от их сумасшедшей красоты… Смотри, там и еще что-то переливается. Слушай, Слава. А что это на небе переливается еще?

– Да-а-а-а! Смотри! Действительно что-то переливается.

– Может, это настоящая тарелка на нас садится? – шепотом сказала Алла.

– Да нет. Это прямо, как какой-то экран у телевизора!

– Точно! Там что-то происходит! Видишь? Экран уплотняется!

– Как будто кино! Ты что-то видишь, или мне кажется, что на этом экране что-то происходит?

– Происходит! Я вижу мальчика маленького с большим букетом цветов. Как будто в школу идет. С мамой.

– А я вижу маленькую девочку, только что родившуюся!

– Да ты что? Мы с тобой разное видим?

– Получается, что так!

– Молчи! Вдруг оно испугается и пропадет!

– Ага. – Слава тоже перешел на шепот. – Давай посмотрим, а потом друг другу расскажем.

Алла лежала на песке, смотрела в черное и звездное небо, на фоне которого четко нарисовался прозрачный экран, через который звезды пробивались, как через туман. Она боялась дышать, до такой степени неожиданным и удивительным казался ей этот экран, нависавший прямо над ней на звездном небе. Она никогда не слышала, чтобы кто-то когда-то видел такое. Навязчивое ощущение, внутренняя интуиция, улавливающая пробивавшиеся ростки все того же дежавю внутри нее, ощущение, что так уже было когда-то и где-то, как горький запах загубленных надежд или взлет желаний, в какой-то ее или не ее жизни, или не жизни даже, застряло в груди, томно вздыхало там и заставляло смотреть на экран затаив дыхание. Это дежавю не хотело выползать из ее груди и толкалось там на ограниченном пространстве…

Алла боялась, что экран может растаять от малейшего колебания воздуха, исходившего от нее, любого вздоха, который она сдерживала внутри себя, что она может спугнуть тайну даже своей неутолимой жаждой зрения. Ей казалось, что это космическое величие, тонкое, как паутина и мощное, как сам Космос, истончится от ее восхищения тайной и она не увидит продолжения удивительного кино, которое показывало небо! На странном и удивительном экране она рассматривала удивительную жизнь мальчика, черты которого показались ей чуть заметно знакомыми. Она видела, как этот мальчик дрался у какого-то забора; как его выставляли на всеобщее обозрение на школьной линейке; как он вел молоденькую девушку в школьной форме с белым передником и букетом за руку на выпускном вечере. Потом появилась сцена и кучи зрителей, лезущих друг через друга за автографом; шумное застолье; машины, едущие вереницей с букетом цветов на передней машине; красивую девушку в подвенечном бледно-сиреневом платье. За этим весельем мелькнула чья-то кухня и утренний завтрак; потом трава, наезжающая прямо на лицо очень быстро, даже молниеносно. Затем выплыло чье-то тусклое лицо через пелену тумана в белой шапочке; лампы над лицом, сильно бьющие светом в глаза, как в операционной и черный, черный крутящийся тоннель, наезжающий с экрана прямо на нее…

Алла испугалась этого черного тоннеля и зажмурилась от нехорошего предчувствия. Когда она открыла глаза через минуту, на небе остались только звезды и больше ничего…

– Слава-а-а! – тихо позвала Алла шепотом. – Ты еще что-то види-и-и-ишь?

– Нет. Уже ничего.

– А что ты видел?

– А я видел чью-то жизнь, как бы со стороны. Жизнь какой-то женщины.

– А кто это был?

– Не знаю. Я лица не видел, но когда оно мелькало в зеркале, что-то знакомое.