Грех жаловаться. Книга притч с извлечениями из хроник

В один замечательный день, вернее, в благодатное Божье утро, когда птицы кувыркаются в небесах, и сердце кувыркается вслед за ними, Непоцелуева вышла из подъезда по установленному сигналу и пошла в город – в гриме, костюме и с реквизитом.

За ней побежали. Ее остановили. Попробовали уговорить. Чтобы возвратила платье. Возвратила туфли. Букет с обручальным кольцом. Но она только глядела несговорчиво, молча, рукой отстраняла с дороги, и в глазах накапливалось безумие.

День целый она ходила по улицам в подвенечном наряде, милостиво принимала всеобщие восторги – первый сбой в отлаженном зрелище, а ночью ее увезли в больницу.

В этом городе всё неприятное случалось неприметно, ночью, чтобы не потревожить покоя его жителей.

Ведь это был образцовый город. Город статистов. Для обозрения из окон поутру пролетающего экспресса.

За эту великолепную идею, архитектуру, костюмы, режиссуру и техническое исполнение группа создателей города получила государственную премию по закрытому списку, а жители – благодарность за добровольное сотрудничество.

И спаниель получил благодарность вместе со всеми.

Наутро Непоседов перенес из кареты в подъезд другую уже невесту по кличке Начинка, и она тут же, едва затворились двери, прилипла к нему жадным телом, перемазала румянами, пудрой и накрашенными губами.

Как дождалась наконец своего.

– Всё, – сказал. – Я с вами не играю.

И его перевели – за строптивость – из первых любовников в третьи пожарники.

Лишили сольных концертов...

Светлая синева проглядывала сквозь кусты.

За углом крематория.

Яркий фонарик на белёной стене.

Плечи подрагивали. Слеза пряталась за ресницами. Прямые волосы непокорно валились на лицо.

– Красавица...

Дрогнула.

Увидела его.

Узнала.

Слеза встала, не скатываясь.

– Плачешь?

– Плачу, – сказала послушно.

– Жалеешь?

– Жалею.

– Ты ей завидовала?

– Ей, – повторила. – Еще как.

Помолчала. Поморщила задиристый носик. Надула пухлые, балованные губы. Миленькая, но недотрога. Недотрога, но очень уж миленькая.

– А меня? – спросил. – Тоже хотели убить?

– Тебя – нет. Из-за тебя и хотели.

Понизу, в прогале кустов, Непоседов углядел ноги в туфельках: тонкие, сильные, дерзко открытые, с высоким стремительным подъемом.

– Граждане! – сказал сам себе. – Чего мы ищем на стороне, граждане? Чего суетимся? Всё, что надо, приходит само.

Взял за руку и повел за собой.

Она шла покорно, опустив глазки, дробно постукивала каблучками, ее ладонь покойно лежала в его руке.

Выходили из дверей девочки. Подростки. Еще неостывшие с похорон.

Увидели его. Узнали. Замерли в потрясении. Следили пристально, напряженно, взволнованно, в пронзительной ревности – без надежды-пощады.

А она нарочно шла медленно...

В такси спросила:

– Вы чего делали? В подъезде?

– Когда?

– А тогда. С нею.

– Ничего.

Не поверила.

– Такое рассказывали...

И засмеялась, как распахнулась настежь...

Был коридор, длинный и нескончаемый, со многими дверями по сторонам.

Была комната, пыльная и запущенная, с прикнопленной калькой на полу.

Было затхло и тихо.

Только шуршание одежды – осыпающимся, шелестящим шорохом, слабые прерывистые выдохи, как на легком бегу.

Далекий фонарь за окном высвечивал победное, наискосок: "Как прекрасен этот мир!" и зыбкий, неясный контур, который боязливо освобождался от покровов, словно бабочка выходила на свет из неуклюжего кокона, застенчиво расправляла несмелые крылья.

Грохнуло в коридоре корытным бряканьем, гикнуло и гаркнуло, пакостно заулюлюкало, и трепетный контур уродливо сломался, с испуганным писком метнулся вниз и вбок. Тоненько заплакала обиженная девочка, скорчившись в углу, поджав к груди голые коленки, открытая, беззащитная, без спасительных покровов. А Непоседов гладил ее по плечу, по спине, по выступающим детским позвонкам, восторженным ныряльщиком опускался в далекие прозрачные глубины, где сотнями лежали на песчаном дне диковинные раковины с запрятанными в них переливчатыми жемчужинами.

– Одевайся...

Потерлась головой о его плечо, виновато заглянула в глаза:

– Не сердись... Не сердись, ну!

– Ты что... Я тебе благодарен.

И проводил до дома.

Хлопнула входная дверь, басом пропела витая пружина и заколебалась, утихая, будто улетела редкая, диковинная птица, а ветка еще качалась.

– Граждане, – сказал Непоседов пустой улице. – На эту девочку стоит потратить жизнь, граждане. Пойти на жертвы, на муки, на лишения. Готовы ли мы на муки, граждане?..

Ночью ему приснился сон.

Грустный и тревожащий.

Играет музыка – к последнему расставанию. Провожающие хлюпают в платочки. Служащая готовит молоток с гвоздем. А Непоседов стоит на постаменте, печальный и заплаканный, пожимает – как цепляется – протянутые руки.

Трогается постамент, опускается без возврата, а он глядит, запрокинув голову, на дорогие ему лица, склонившиеся в слезах, и створки медленно перекрывают потолок, свет, жизнь...

– Будет с тебя, – сказал на это органист Всячина. – Наигрался у нас. Уходи давай.

Да он и сам уже понял.

Будет с него...

9

Наутро случилось невозможное.

Рассказать – не поверите.