Грех

— Против правил! — подал реплику адвокат.

— Ладно! Имениннику можно, — нетрезво-снисходительно возразил с прибалтийским акцентом прибалтийской же внешности человек.

— Никому нельзя! — припечатал крутой-молодой.

— Нет, — взвесив, коротко, спокойно ответил Нинке Отто.

— Нет? — переспросила она с тревогой, с мольбою, с надеждою.

— Нет, — подтвердил Отто. — Они хотят наварить тшерестшур. Триста, тшетыреста процентов. Это против моих правил.

— Значит, нет, — утвердила Нинка, однако, с последним отзвуком вопроса, который Отто просто проигнорировал.

— Юбилейная рубаха юбиляра, — продолжал аукционист, разбирая надпись на лейбле. — Шелк-сырец. Кажется, китайская. Цена в рублях — девятьсот пятьдесят.

Отто налил Нинке выпивки. Она решала мгновенье: остаться ли, — и решила остаться.

— Тысяча!

— Тысяча слева. Тысяча — раз! Тысяча — два!

— Тысятша сто, — сказал Отто просто так, неизвестно зачем: рубаха именинника не нужна ему была точно, демонстрировать финансовое свое благополучие он тоже, очевидно, не собирался.

— Господин Зауэр — тысяча сто. Тысяча сто — раз!

— Тысяча двести!

Юбиляр с голым, шерстью поросшим торсом, благодушно улыбаясь, следил за торгами с почетного своего места.

Отто поглядел на соседку с холодным любопытством:

— Хотите, я фс фыстафлю на аукцион? Авось соберете. Стартовую цену назнатшим три тысятши.

— Долларов? — поинтересовалась Нинка.

— О, да! — отозвался Отто. — Не сертитесь, но сами толшны понимать, тшто это несколькою тороковато. На Риппер-бан фам тали бы максимум… марок твести. Но сдесь собрались люти корячие, асартные. И не снают пока настоящей цены теньгам.

— Левый башмак юбиляра! — продолжал тамада аукцион.

— И что я должна делать с тем, кто меня купит?

— Если купят! — значительно выделил Отто первое слово и пожал плечами: — Могу только пообещать, тшто я фас приопретать не стану. И тшто все вырученные теньги перейдут фам. Пез куртажа. Сокласны?

Нинкавыпилаи кивнула.

— Две с половиной справа!

Отто встал, подошел к юбиляру, нашептал что-то тому на ухо, взглядом указывая на Нинку, юбиляр поманил склониться тамаду.

— На аукцион выставляется, — провозгласил последний, когда выпрямился, — любовница юбиляра, — и, повернувшись к Нинке, сделал жест шпрехшталмейстера. — Прошу!

Нинка вздернула голову и, принцесса-принцессою, зашагала к перекладине буквы П.

— Блюдо! — крикнул крутой-молодой и утолил недоумение возникшего метрдотеля: — Блюдо под даму!

Очистили место, появилось большое фарфоровое блюдо, Нинка, подсаженная, взлетела, стала в его центр. Кто-то подскочил, принялся обкладывать обвод зеленью, редиской. Какая откуда, высунулись мордочки любопытных подавальщиц.

— Стартовая цена, — провозгласил аукционер, — три тысячи долларов.

Возникла пауза.

— Раздеть бы, посмотреть товар… — хихикнув, высказал пожелание толстенький-лысенький.

Господи! Как Нинка была надменна!

Крутой-молодой встал, подошел к толстому-лысому, глянул, словно загрудки взял:

— Обойдемся без хамства.

— Да я чего? — испугался тот. — Я так, пошутил.

Инцидент слегка отрезвил компанию, и вот-вот, казалось, сомнительная затея рухнет. В сущности, именно молодой мог ее прекратить, но он спокойно вернулся на место и не менее спокойно произнес:

— Пять…

Снова повисла тишина. Девочки-подавальщицы зашлись в немом восторге, словно смотрели «Рабыню Изауру», даже аукционер не долбил свое: пять — раз, пять — два…

Отто холодно, оценивающе глянул на молодого и, подняв два пальца, набил цену:

— Семь!

— Десять, — мгновенно, как в пинг-понге, парировал тот.

— Пятнадцать! — выкрикнул толстенький-лысенький: идея осмотреть товар, кажется, им овладела.

— Двадцать! — молодой тем более не сдавался.

— Двадцать — раз, — пришел в себя аукционер. — Двадцать — два! Двадцатью — и занес молоток над кастрюлею.

— Тватцать пять, — вступил Отто, еще раз рассчитав, что цену его, пожалуй, платежеспособно перебьют — и точно:

— Тридцать!

Одна из подавальщиц глотнула воздух от изумления. Молоток ударил в кастрюльное дно.

— Продано…

Нинка собралась было спрыгнуть, но Отто остановил жестом, вставанием:

— Теньги!

Крутой-молодой извлек из внутреннего кармана пачку, отсчитал два десятка бумажек, которые спрятал назад, а остальные, подойдя, положил на блюдо к нинкиным ногам: поверх салата, поверх редиски. Вернулся на место.

— Ну-ка живо! — шуганул метрдотель подавальщиц. — Чтоб я вас тут…

Нинка скосилась вниз, на зеленоватую пачку, перетянутую аптечной резинкою.

Отто взял нинкину сумочку, оставшуюся на стуле, передал в ее сторону.

— Перите, — сказал и пояснил собравшимся: — Косподин Карпов, — кивок в сторону юбиляра, — шертвует эту сумму на благотворительность. А распоряшаться ею бутет бывшая его люповница.

Полуголый господин Карпов кивнул туповато-грустно: ему вдруг жаль показалось расстаться с такою своей любовницей.

Нинка присела, спрятала деньги в сумочку, спрыгнула, подхваченная мужскими руками, медленным шагом направилась к молодому и неожиданно для всех опустилась пред ним на колени, склонила голову.