Грех

Черная «Волга» 3102 с круглой цифрой госномера стала рядом. Откормленный жлоб в рубахе с галстучком — пиджак на вешалке между дверей — уставился оценивающе-вопросительно.

— В Текстильщики! Во как надо! — черканула Нинка большим пальцем по горлу.

Жлоб подумал мгновенье и щелкнул открывальным рычажком:

— Садись.

— Я… — замялась Нинка. — Я не одна, — и кивнула в сторону дерева, монаха.

Жлоб отследил взгляд, снова щелкнул рычажком — теперь вниз, врубил передачу.

Нинка вылетела на дорогу, выросла перед капотом, раскинув руки.

— Не пущу! — заорала.

Жлоб отъехал назад, снова врубил переднюю и, набычась, попытался с ходу объехать Нинку. Но та оказалась ловче, жлоб едва успел ударить по тормозам, чтоб не стать смертоубийцею.

— Ф-фавён! — сказала Нинка. — Человеку плохо. Ну — помрет? Номер-то твой я запомнила!

— Помрет!.. — злобно передразнил жлоб сквозь зубы. — Нажрутся, а потом… — и, обойдя машину, открыл багажник, достал кусок брезента, бросил на велюровое заднее сиденье. — Две сотни, не меньше!

— Где я тебе эти сотни возьму?! — буквально взорвалась Нинка и вспомнила с тошнотою, как выкладывал Ашотик зеленую бумажку на столик в парикмахерской. — Помоги лучше…

— Это что ж, за так?

— Вот! — дернула Нинка на себе кофту, так что пуговицы посыпались, вывалила крепкие, молодые груди. — Вот! Вот! — приподняла юбку, разодрала, сбросила трусики. — Годится? Нормально?! Стоит двух сотен?

Глазки у жлоба загорелись. Он потянулся к Нинке.

— П’шел вон! — запахнула она плащ. — Поехали. Отвезешь — там…

Они катили уже по Москве. Нинка держала голову бесчувственного монаха на коленях, нежно гладила шелковистые волосы.

— Слушай, — сказала вдруг жлобу, поймав в зеркальце сальный его взгляд. — А вот какой тебе кайф, какой интерес? Я ведь не по желанию буду… Или ты, с твоей будкой, по желанию и не пробовал никогда?

— Динамо крутануть собралась? — обеспокоился жлоб настолько, что даже будку пропустил. — Я тебе так прокручу!

— Никак ты мне не прокрутишь, — презрительно отозвалась Нинка. — Да ты не бзди: я девушка честная. Сказала — значит все.

Жлоб надулся, спросил:

— Прямо?

— Прямо-прямо, — ответила Нинка. — Если куда свернуть надо будет — тебе скажут…

Поворот, другой, третий, и «Волга» остановилась у подъезда старенькой панельной девятиэтажки.

— Как предпочитаешь? — спросила Нинка жлоба. — Натурально или… — и нагло, зазывно обвела губы остреньким язычком.

— Или, — закраснелся вдруг, потупился жлоб и в меру способностей попытался повторить нинкину мимическую игру.

— Пошли.

Нинка осторожненько, любовно переложила голову монаха на брезент, выскользнула из машины. Жлоб уже стоял у парадного, держался, поджидая, за дверную ручку.

— Вот еще, — бросила. — Всяких ф-фавёнов в свой подъезд водить! После вонять будет. Становись, — и подпихнула жлобак стенке, в угол, сама опустилась перед ним на колени.

Монах приподнялся со стоном на локте, взглянул в окно, увидел Нинку на коленях перед водителем…

Нинка снова как почувствовала, обернулась, но толком не успела ничего разглядеть, понять: пыхтящий жлоб огромной, белой, словно у мертвеца, ладонью вернул ее голову на место.

Монах закрыл глаза, рухнул на сиденье.

Как бешеная, загрохотала у него в ушах электричка, из темноты выступило, нависло лицо с холодными, пустыми, безжалостными глазами.

— Посчитаемся, отец Сергуня? — произнесло лицо. — Ты все-таки в школе по математике гений был, в университете учился. Шесть человек — так? Трое — по восемь лет. Двое — по семь. И пять — последний. Итого? Ну? Я тебя, падла, спрашиваю! Повторить задачку? Трое — по восемь, двое — по семь, один — пять. Сколько получается?

— Сорок три, — ответил отец Сергуня не без вызова, самому себе стараясь не показать, как ему страшно.

— Хорошо считаешь, — похвалило лицо. — Если пенсию и детский сад отбросить, получается как раз — жизнь. Но один — вообще не вернулся. Так что — две жизни.

И короткий замах кулака…

…от которого спасла монаха Нинка, пытающаяся привести его в себя, вытащить из «Волги»: водитель нетерпеливо переминался рядом и, само собой, помогать не собирался.

— Ну, вставай, слышишь, монах! Ну ты чо — совсем идти не можешь? Я ведь тебя не дотащу! Ну, монах!

Он взял себя в руки: встал, но покачнулся, оперся на Нинку.

— Видишь, как хорошо…

А жлоб давил уже на газ, с брезгливой миною покидая грязное это место.

Когда в лифте настала передышка, монах вдруг увидел Нинку: расхристанную, почти голую под незастегнутым плащиком, и попытался отвести глаза, но не сумел, запунцовелся густо, заставил покраснеть, запахнуться и ее.

Переглядка длилась мгновение, но стоила дорогого.

— Ты не волнуйся, — затараторила Нинка, скрывая смущение, — мы с бабулькой живем. Она у меня… Она врач, она знаешь какая! Тебе, можно сказать, повезло…

Утреннее весеннее солнце яростно било в окно.

Монах спал на высокой кровати, пока тонкий лучик не коснулся его век. Монах открыл глаза, медленно осмотрелся. Чувствовалось, что ему больно, но, кажется, не чересчур.