Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника

Я уже вижу, наши ребята, охрана – все держат шапки за спинами. Мгновение – и у всех на головах шапки, как в волшебном кино.

Бывало и наоборот, когда тепло – Леонид Ильич надевал шляпу, и тогда все члены Политбюро выходили на трибуну мавзолея в одинаковых фетровых шляпах.

Успевают переброситься и несколькими деловыми репликами.

– Ну, как, Юра, дела? – К Андропову.

– Да выяснил я, Леонид Ильич, все в порядке.

Без двух минут десять начинаем движение. Сначала мы, охрана, впереди, на подъеме в мавзолей пропускаем Леонида Ильича вперед. На трибуне рядом с ним – члены Политбюро, за ними – кандидаты в члены Политбюро, еще дальше – секретари ЦК КПСС, еще-еще дальше – военачальники. Площадь застыла, остается еще несколько секунд.

– Как здоровье, Леонид Ильич? – спрашивает кто-то, кто еще не успел спросить.

Он хорохорится, старается показать себя. Смотришь на него и не узнаешь. Еще час назад еле-еле двигался на даче, а тут – бодрый, даже молодцеватый. У него был огромный запас внутренних сил и энергии, его умению преображаться на людях удивлялись даже врачи.

Охрана располагается слева от Брежнева, позади него. С площади нас не видно. Напряжение огромное. В течение нескольких часов я не свожу глаз со своего подопечного, даже если смотрю по сторонам, я его все равно – вижу… Если кто-то меня отвлечет, второй ‘прикрепленный» не спускает глаз с Брежнева.

Если прохладно, то уже часам к одиннадцати появляются два официанта с термосами и набором хрустящих белоснежных пластмассовых стаканчиков (если не холодно, приходят чуть позже). В термосах – горячее вино с какими-то вкусными добавками. Ширина прохода на Мавзолее метра полтора, не меньше, когда позади вождей проходят официанты или охрана, с площади не видно. От стены Мавзолея идут два выступа, которые служат столиками, выбиты ниши, они покрыты деревом и обшиты сверху материалом – удобные сиденья. Всего шаг назад – Леонид Ильич садится за стол, выпивает, отдыхает и возвращается в строй. Точно так же после него пригубляют, согреваются остальные. Исчезновение их на краткое время незаметно ни тысячам людей с площади, ни тем более телезрителям.

Случается так, что первой вино распробует охрана. И я прошу официанта отнести вино «горкому партии». Они – слева, пониже, с благодарностью кивают мне.

Позади Мавзолея, перед Сенатской башней, есть пристройка к Кремлевской стене с малозаметным входом.

Здесь буфет – зал с большим столом, за которым умещаются все члены и кандидаты в члены Политбюро. На трибуне Мавзолея Леонид Ильич делает мне знак, я провожаю его в эту комнату, он сидит отдыхает. Выпьет рюмочку.

Около гостевых трибун – свой буфет.

Раньше празднество продолжалось до двух часов. На трибуне действительно ветер, холод. Четыре часа я не свожу глаз с Брежнева. Поворот головы, и я иду.

– Володя, позови…

Или:

– Пригласи…

Может попросить не меня, а Андропова, который рядом. Я приглашаю кого-нибудь из Совмина, из горкома партии – из тех, кто на гостевой трибуне. Народу много, скученность, но приглашенный быстро и радостно под взглядами окружающих пробирается к главной трибуне страны.

Если кто-то идет по своей инициативе, без приглашения, я пристраиваюсь рядом.

Такие приглашения следовали сразу после военного парада, перед демонстрацией. Но если речь шла об иностранном госте, его приглашали сразу же, до парада.

Приветственно машет руками последний сводный отряд. Леонид Ильич – им, приветственно и прощально. Все спускаются вниз. «До встречи». – «Да, на приеме встретимся». Руководящие товарищи расходятся по кабинетам, переодеваются, освобождаясь от теплой одежды.

Прием проходит в банкетном зале Кремлевского Дворца съездов. Руководители партии и правительства приходят с женами, и, естественно, накануне меня уже обзвонили начальники охраны соратников Леонида Ильича все по тому же волнующему щепетильному вопросу: «А Виктория Петровна будет? А во что она будет одета?»

Собиралось до двух с половиной тысяч человек. Столы – богатейшие: коньяки и вина разных марок, водка, закуска. Вначале Леонид Ильич произносил небольшую праздничную речь, минут на десять – пятнадцать, которая заканчивалась тостом «за Великую Октябрьскую социалистическую революцию» (или, если 1 Мая, «за Международный день солидарности трудящихся»). Брежнев поднимал бокал, и все, кто поближе, стремились к нему – чокнуться.

Микрофон убирался, начиналось веселье, тут уже мы подтягивались к Генеральному поближе.

Выстраивались в очереди – пожать руку – священнослужители, военачальники, писатели, бизнесмены, артисты. Иностранные дипломаты подходили с рюмками – чокнуться, они чувствовали себя посвободнее: кто-то где-то когда-то встречал Брежнева, провожал или сопровождал.

В конце приема, перед десертом, – концерт минут на сорок. Обязательно – балетный номер, оперная ария, эстрадные песни, стихотворение.

Пели Кобзон, Магомаев, Руденко, Синявская, Толкунова и почти всегда – Зыкина.