Мадонна продолжила читать, теперь уже про себя, то улыбаясь, то хмурясь, а я мучилась, воображая тех женщин, которых небрежно упомянул Чезаре. Кто они такие? Жены и любовницы его гостей или его собственные? Была ли среди них Доротея Караччоло? Она и вправду такая красивая, что Чезаре не побоялся гнева Венеции, оставив ее у себя? Я уставилась с несчастным видом на рисунок в руке, эту пергаментную замену теплой кожи моего возлюбленного, не огонь, текущий в его жилах, а угольные штрихи.
Донна Лукреция, как я думала, не нуждалась даже в рисунке, поскольку слова послания создавали для нее образ брата. Его письма явились началом длинного внутреннего разговора, что они вели, несмотря на разделявшее их расстояние и ухудшение погоды – пришла зима, начался рождественский пост. Она не поняла бы моей тоски, даже если бы обратила на нее внимание.
Но мадонна ничего не замечала. Она восстанавливала свое пошатнувшееся положение: все вечера и ночи проводила с мужем, а дни – в компании его братьев. С серьезным видом выслушивала речи Сигизмондо, делившегося с ней планами по отравлению крысиного короля кровью свиньи, подвешенной вниз головой и забитой до смерти. И хотя мадонна, как всегда, отогревалась душой в компании остроумного Ферранте и слушая пение Джулио, почти всем ее вниманием пользовался Ипполито, вернувшийся из Рима с ворохом новостей.
Оба малыша, Родриго и Джованни, выглядели очаровательно в бархатных шапочках, которые она им прислала, а от попугая пришли в восторг. Святой Отец остается, хвала Господу, в добром здравии, и его ум остр, как всегда. Он по-прежнему гордится своими детьми, хотя потеря Лукреции причинила ему горе, а теперешнее таинственное молчание и бездействие герцога Валентино вызывает у него возмущение. Подслушав разговоры Ипполито с Лукрецией, я узнала, что в октябре против Чезаре восстала крепость Сан-Лео в герцогстве Урбино, а в цитадели Орсини Маджоне объединились его враги. Однако Чезаре ничего не предпринимал, а лишь охотился в Имоле и обменивался шутками с Леонардо. Земля горит под ногами его врагов, как он заявил флорентийскому оратору, им нечем ее потушить, даже собственной мочой.