Я хотела рассказать обо всем донне Лукреции на следующий день, в праздник святого Стефана, но она поднялась очень поздно и только для того, чтобы принять гонца от брата. Бедняга с трудом преодолел метель и привез секретные депеши герцогу, дону Альфонсо, Ипполито и записку мадонне – совсем краткую, холодную. Сидя в подушках, завернутая в меха, потягивая горячую воду с лимонным соком, донна Лукреция долго вертела в руках сложенный и запечатанный листок, рассмотрела его и лишь потом потребовала нож, чтобы срезать печать. Я заранее подсуетилась, чтобы подать ей утреннее питье без свидетелей, собираясь попросить частную аудиенцию и поделиться своей новостью. И вот теперь обстоятельства вынуждали меня ретироваться, пока она читала письмо от брата, но мадонна приказала остаться.
– Что-то тревожно на душе, – призналась она. – Не оставляй меня одну.
Я подошла к ней и остановилась, спрятав руки в рукава для тепла, упершись ими в маленький живот и чувствуя ладонями увеличившуюся грудь. Она прочитала послание вслух.Мадонна охнула.
– Рамиро? Даже не помню, сколько лет Рамиро был его соратником… Дольше, чем Микелотто. Невероятно.
Рамиро, подумала я, тот самый Рамиро, о котором он с любовью упоминал всего несколько недель назад, описывая происшествие с крылатой ящерицей. Мадонна продолжала читать, в ее тоне звучали сомнения и страх.
Письмо было написано рукой доверенного секретаря Чезаре, Агапито Джеральдини, с его второй подписью.
– Молилась? – переспросила донна Лукреция, хмуро глядя на меня. – С каких пор Чезаре просит молиться? – Она передернула плечами. – Пошли к моему мужу узнать, не согласится ли он повидаться. Затем возвращайся. Поможешь мне одеться. И позовешь далматинку. Где Анджела?
– Я приведу ее немедленно, мадонна. – Анджела, насколько я знала, ждала в нашей комнате новостей о моей встрече с мадонной.
– И знаешь, Виоланта, нам, наверное, все-таки следует помолиться…
– Да, мадонна.
До конца этого дня и почти весь следующий день придворные дамы были предоставлены самим себе, а мадонна обсуждала с мужем и его семейством письма Чезаре. Хотя мы проводили время в основном в Камера-даль-Поццоло, где стояли наши маленькие ткацкие станки и вышивальные рамки, а также где мы хранили сборники стихов, ноты песен и пару старых лютней, даже туда проникало нервное возбуждение, охватившее дворец. Заслышав голоса в саду или топот копыт во дворе, кто-нибудь мчался к окну или выбегал на лестничную площадку, чтобы посмотреть и послушать. На второй день нас навестил безутешный Строцци, и хотя он изо всех сил старался развлечь нас стихами, шутками и болтовней с шутами мадонны, даже уроженки Феррары, для которых Чезаре был всего лишь именем, холодным дуновением ветра, призраком в образе рыцаря-госпитальера, оставались серьезными и рассеянными.
Я пыталась молиться, но молитва возвращалась ко мне бесполезным эхом. Какому богу могла молиться я, новообращенная, которой предстояло просить небеса за неверующего? И вообще, что он подразумевал своей просьбой? Вероятно, это был своеобразный шифр? Если так, то даже мадонна его не поняла. Или произошло нечто ужасное, напугавшее Чезаре так, что он ударился в религию? Неужели фортуна отвернулась от него? Он погиб? Наверняка я бы почувствовала это теперь, когда во мне растет его семя.
А потом это случилось. Знак свыше. Я уронила клубок пряжи, который наматывала с Фидельмой, а когда наклонилась, чтобы поднять, бросила взгляд на крошечного льва в рисунке ковра под стулом. Сан-Лео. Все это началось с восстания в Сан-Лео. Я заставила себя вспомнить, как Микелотто грубо прервал мое свидание с его господином. Что он тогда сказал? Что привез оценку фортификационных сооружений Сан-Лео, которую сделал Леонардо. Чезаре просил своего инженера тщательно все изучить. Словно уже тогда знал, словно уже тогда что-то затевал.