Грехи и грешницы

Она опоздала - и не на пять минут, а на целый час и десять минут. Тем не менее он был на месте, действительно с красной розой. Когда Анна открыла дверь, он встал и, протянув руку, пошел ей навстречу. Вылитый Крис Кристофферсон! Черная тенниска под белым пиджаком только подчеркивала это сходство.

- Что ж, мисс Николе, - улыбнулся он, сверкнув зелеными глазами и крепко пожав ей руку. - Рад наконец познакомиться с вами.

- Пожалуйста, зовите меня просто Анной. Прошу меня извинить. Вы получили сообщение? Совещание все продолжалось, и продолжалось, и продолжалось...

Он покачал головой:

- Не имеет значения. Правда. Вы здесь, я здесь, вечер только начался, и... - Он лукаво улыбнулся, затем повернулся и указал на бар:

- Между прочим, неплохо бы что-нибудь выпить. У вас такой вид, вам явно не помешает.

- "Джек Дэниэлс", - ответила Анна, усаживаясь рядом с Каллумом.

- Вы всегда это пьете? - спросил он, подзывая к себе бармена.

- Нет, - ответила она. - Но когда в Риме...

Он вопросительно посмотрел на нее:

- Вы были в Риме?

Она утвердительно кивнула.

- А я - нет. - Он рассмеялся. - Зато был в Лондоне. Приятный город. Я останавливался в Кенсингтоне. В отеле на Бромптон-роуд - забыл его название. - Сделав заказ, он снова повернулся к Анне. - Факс мне понравился. Кто вас снимал? Может, я его знаю?

Она засмеялась, чувствуя, как напряжение спадает.

- Один мой друг, в Лондоне. Я рада, что вы не прислали мне фотографию.

- Вот как? - Он приподнял бровь. - И почему же?

- Это испортило бы сюрприз.

- Сюрприз? - Он посмотрел на нее, будто не мог взять в толк, о чем она говорит, а потом улыбнулся. - За что пьем? - спросил он, подав Анне бокал.

- Может, за грубых редакторов и за ирландское очарование? - смеясь, предложила она.

- Замечательное сочетание! За начало прекрасной дружбы!

Подняв бокал, она чокнулась с ним.

- И за "Фифти стейтс мэгэзинз", без которого...

Они сидели в темном углу заведения и оживленно беседовали. Все было съедено, в ведерке со льдом стояла вторая бутылка вина.

- Итак, - приблизившись к Анне, проговорил он со своим приятным среднезападным акцентом, - вы все еще не рассказали мне, почему решили переехать в Нью-Йорк.

- Я получила предложение, от которого не смогла отказаться.

- Вы имеете в веду работу?

Анна кивнула:

- Интересно - собственный журнал, денег больше, чем я в состоянии потратить, ну и вообще что-то новое.

Кроме того, меня ничто не держало в Лондоне.

- Вы рады, что приехали?

- Да, - неожиданно смутившись, кивнула она. - Да, рада.

- А ваши родители, ваши друзья.., вы по ним не скучаете?

Она пожала плечами.

- По родителям я не скучаю. Я хочу сказать, что не так уж часто с ними виделась, даже проживая на соседней улице. А вот подруги... Скучала бы, если бы не приходилось так много работать, - уточнила она.

- А братья или сестры?

Она покачала головой:

- К сожалению, я единственный ребенок. И привыкла все делать сама. А как у вас? У вас-то, наверное, полно братьев и сестер.

- Никого. - Он поерзал и одним глотком осушил бокал бургундского. - По крайней мере сейчас. - Помолчав, Каллум поднял голову и посмотрел в удивленные глаза Анны. - Мой брат погиб во Вьетнаме.

- О Господи! Ради Бога, извините...

- Ничего, вы ведь не знали. - Он тепло, по-дружески улыбнулся, и смущение Анны моментально прошло. - Пожалуй, у нас много общего. Единственные дети. Одиночки.

- А ваш отец... - рискнула спросить она. - Он жив?

- По всей видимости, - обронил он, наполняя ее бокал.

- Вы не знаете?

- Нет.

Заинтригованная, Анна на секунду замолчала, чувствуя, что поставила собеседника в неловкое положение - И не хотите знать? - пересилив себя, наконец спросила она.

Каллум сразу стал задумчивым, весь облик его изменился, перед ней словно сидел другой человек - гораздо старше. Внимательно наблюдая за ним, Анна вдруг обратила внимание на его руки. Такие большие и с таким изяществом обхватывают бокал.

- Мы с отцом не разговариваем. Он не простил мне, что я пренебрег службой в морской пехоте, в которой была вся его жизнь, как и жизнь его отца, - несмотря на гибель родного сына. - Каллум покачал головой, на лице его мелькнуло недоумение. - Знаете, он тогда даже не заплакал. Ни разу. Не пролил ни одной слезинки...

Перегнувшись через стол, Анна взяла его за руку.

Он поднял голову, желая заглянуть ей в глаза, но она, внезапно смутившись, уставилась на свою руку. Казалось, ее парализовала чисто английская нерешительность.

Каллум большим пальцем мягко провел по ее ладони.

- И вместо этого вы стали фотографом, - сказала Анна, убирая свою руку и надеясь, что это не будет воспринято как отказ.

Он слегка подвинулся, внезапно напустив на себя деловитость. Минута откровенности, казалось, прошла.

- Я уехал из Чикаго, когда мне исполнилось восемнадцать. Упаковал вещи и двинул на восток. Некоторое время жил на переводы от мамы, а потом мне повезло - устроился на работу помощником фотографа.

- Но разве ваш отец не гордится тем, что вы достигли успеха?

Он горько засмеялся и покачал головой. В глазах его читалась боль.