Грехи и мифы Патриарших прудов

— Не катит, совсем не катит, Платон Петрович, мы бабки теряем каждый день! Я вас с самого начала предупреждал, когда вкладывались — долго это не протянет. Эта допетровская канитель с бородами и щами, в кокошниках, Ваней Грозным, клюквой и гойда-опричниной. И в лучшие с финансовой точки зрения годы этот маркетинговый ход не заманил бы сюда тех, кто работал в офисах на этой улице. Это были банковские служащие. Финансисты, избалованные деньгами. А они, уж извините, привыкли к пище иной — к японской лапше удон, к суши, к свежим морепродуктам, к пицце не простой, а с таджарскими оливками. К тому, что мы все в ресторанах выбирали последние десять-пятнадцать лет. Не заманишь их ни калачом, ни вашей кашей с грибами, ни полбой, ни куриными потрохами. Осетрина — извините, дорогая, мы ее в меню ставить не можем, семга кусается, икра черная — о-го-го, глаза на лоб. Стейки, уж простите, стрельцы не ели. Салатов тоже не кушали. Про картошку до Петра Первого вообще говорили — «похоть антихристова». Так чем клиентов кормить, теша русский национализм, соблюдая традиции, а? Капустой квашеной? Щами?! А они щи на три буквы посылают. Уж извините, рожи кривят. И потом еще, самое главное: ни дня без конфликта в этом нашем с вами ресторане — официанты обижаются, что их приказано именовать «половой». Потому что гости, нетрезвые, часто просто хулиганят — вместе с «половой» употребляют слово «член» и «членоногий». Бармен за именование его по-старинному «целовальником» пригрозил подать на нас иск в суд по защите своей сексуальной ориентации. Обращения-приветствия «здрав буди, боярин» никто не понимает. Крики «сарынь на кичку!» гостей пугают и нервируют. На юмористическую реплику «как челобитную подаешь, смерд» — когда половой принимает заказ и забирает меню, многие гости реагируют крайне болезненно. Платон Петрович, вы поймите, здесь, на Ордынке, банки все ухнули, лопнули. Из клиентуры только сотрудники посольства Израиля остались. А они этот наш локальный юмор насчет «смердов и челобитных» не понимают, не секут, воспринимают порой даже болезненно — как намек на антисемитизм. Ни боже мой мы! А они обижаются. И название ресторана неверное — «Стрелецкий трактир». В те времена были лишь кружало — кабаки. А с точки зрения бизнеса назвать ресторан «кружалом» — самоубийство.

— Так что делать-то? Я и так этот балаган стрелецкий закрыл, как видишь, — сказал Платон Кутайсов — отец Пелопеи.

— Менять концепцию заведения. Мыслить снова по-европейски.

— Так меняй. Мысли! — Кутайсов увидел полковника Гущина и Катю. — Добрый день, вы… а, это вы из полиции? Ну да… ну ладно, хорошо… У нас тут заморочки с рестораном, как видите. Ликвидация, закрытие. Так чем могу быть вам полезен?

— Мы бы хотели с вами побеседовать, — сказал Гущин.

Кутайсов кивнул и жестом указал на первый зал. Они вернулись туда вслед за ним. Платон Кутайсов сразу подошел к девушке-брюнетке.

Отец и дочь, — подумала Катя. — А они здорово похожи. Надо же, как она хорошо выглядит, эта Пелопея. И это после четырех операций, таких страшных травм. Ну вот и славно, что она поправилась, хотя бы внешне, физически. А если предположить, что Виктор Кравцов и она сейчас… Да, конечно, он мог бы в нее влюбиться и бросить ради нее семью.

— Это моя жена Феодора Емельяновна, — сказал Платон Кутайсов. — У меня нет от нее секретов.

Услышав это, Катя дала себе слово, что впредь воздержится в этом расследовании от скоропалительных выводов.

Какое же это было правильное решение!

Но выполнить его оказалось практически нереально.

— Мы хотели бы поговорить с вами, Платон Петрович, о вашей дочери Пелопее. И о той аварии в Бронницах, на Старой дороге, в результате которой водитель Кравцов ее сбил, причинив тяжкие увечья, и так и не понес за это наказание, — сказал Гущин.

— Все так и было. Этого человека не судили, — ответил Кутайсов. — А в чем, собственно, дело? Почему вы снова заинтересовались наездом на мою дочь?

— У нас есть основания подозревать, что Виктор Кравцов был неделю назад зверски убит.

Стоп. Катя впилась взглядом в лицо Кутайсова. Выражение — вежливо-расслабленное — изменилось прямо на глазах. Лицо застыло как маска. Все черты словно разом огрубели, обозначившись очень резко. Но вот это лицо пятидесятилетнего мужчины, отца, снова стало другим. То, что на секунду промелькнуло, усилием воли было спрятано где-то далеко, на самом дне. На первый план вышла холодная вежливость и отчужденность.

— Убит?

— Да.

— И вы пришли первым делом ко мне?

— Вы отец Пелопеи, — сказал Гущин. — Правда, я в деле прочел, что она ваша приемная дочь.