Грехи отцов Том 2

— Послушай, я сожалею, что предположил, что ты что-то вроде спальной принадлежности, некое усовершенствованное электрическое одеяло. Почему бы нам спокойно не поужинать где-нибудь? Я могу заехать за тобой в течение получаса. Если, конечно, ты не ужинаешь с Себастьяном!

— Он отказался.

— Ты не знаешь, почему?

— Я полагаю, ему просто не понравилась, сама идея. Меня не было дома, когда он позвонил, мне передала моя домоправительница.

— Угу. — Был неподходящий момент объяснить, что случилось с Себастьяном. — Ну, тогда...

— Скотт, я бы с удовольствием поужинала с тобой, но есть кое-какие трудности. Я достала билеты на новую пьесу Кевина Дейли — я купила их сегодня в качестве сюрприза Себастьяну, однако, поскольку я не увижу его... — Она замолчала, и когда я ничего не сказал, добавила поспешно: — Что случилось? Разве у тебя нет настроения пойти в театр?

Мне хотелось сказать ей, что у меня есть настроение для одной и только одной вещи, но всего лишь произнес:

— Мне не нравятся пьесы Кевина Дейли.

— Разве? — спросила она удивленно.

Наступило неловкое молчание. Я понял, что опять сделал неверный шаг, и был снова недоволен собой. С большим усилием я попытался еще раз угодить ей.

— Но, может быть, мне понравится эта последняя пьеса, — сказал я быстро. — Это комедия, да? Великолепно! Мне хочется посмотреть что-то такое, что не требует интеллектуальных усилий. Я заеду к тебе как можно быстрее, скажем, через двадцать минут. Мы же не хотим пропустить большую часть первого действия?

Когда я приехал через полчаса, она ожидала меня в вестибюле своего дома. На ней было белое норковое пальто, слишком короткое голубое платье, туфли на высоком тонком каблуке, целый набор бриллиантов, весьма небрежно подобранный.

— Я уж думала, ты не приедешь! — сказала она беспечно. Она так крепко сжала свою сумочку, что кожа вокруг ярко накрашенных ногтей стала белой, как полотно. — Я просто чуть не сошла с ума.

— Я сожалею. Я с трудом поймал такси. — Я поцеловал ее и, зная, что должен сделать комплимент ее внешнему виду, взглянув снова на мех и бриллианты, которые я ненавидел.

— Ты выглядишь сегодня как звезда Голливуда! — сказал я, улыбаясь.

Она сразу напряглась от беспокойства.

— Что-нибудь не так в моей одежде?

— Ну, шикарная линия шеи, — сказал я, все еще улыбаясь ей, а что еще нужно?

Она неожиданно покраснела и соединила полы своего норкового пальто, чтобы спрятать грудь. — Пойдем.

— Ой, я сожалею... я не думал...

— Нет, все хорошо! — Она улыбнулась в отчаянной попытке рассеять неловкость, возникшую между нами, и пока я безуспешно подыскивал слова, которые помогли бы нам расслабиться, я думал, как было странно, что мы должны были заставить себя приспособиться к программе вечера, так сильно не соответствующей интимности, которой мы так ждали. Однако я решил не вызывать в ней отчуждения, отказываясь играть по правилам, поскольку она, по-видимому, понимала, что следует играть. Было лучше сидеть на пьесе Дейли и за поздним ужином в каком-нибудь дорогом ресторане, чем отважиться провести ночь в постели одному, когда вечер закончится.

Трудность в отношении пьесы Кевина Дейли состояла в том, что ему нечего было сказать. Обычно он скрывал пустоту мыслей за строчками своих пьес, написанных старомодным размером, что импонировало интеллектуалам, верившим в то, что любую пьесу в стихах критики должны обязательно встречать «на ура», но эта его пьеса была в прозе. Насколько я мог судить, в ней не было смысла, и я хорошо понимал, почему ее хвалили интеллектуалы, которые, в конце концов, смогли увидеть, как сильно они были обмануты. Я обращал мало внимания на сюжет пьесы о богатом преуспевающем бизнесмене, который так влюбился в свою секретаршу, что отказался от славы и состояния, чтобы жить, хотя и в бедности, но счастливо, но зрители вокруг меня жадно слушали и много смеялись. Мне пришло на ум, что такого рода комедия, возможно, является пределом драматургического таланта Кевина. Ему нельзя отказать в определенной гибкости ума и мастерстве написания блестящих диалогов, хотя он и был неспособен достигнуть творческой глубины на сцене.

Я сдерживал зевоту, крепко прижался бедром к Вики и, наконец, позволил себе задуматься о будущем. Хотя мы оба напугали друг друга до смерти, мне снова придется перехитрить Корнелиуса, прежде чем я смогу взять инициативу в свои руки, и правда была в том, что если только я послушно уеду в Лондон и последующие четыре года буду вести себя безупречно и буду демонстрировать лишь полную лояльность, то смогу уберечь свою голову. Корнелиусу было нужно только подтвердить это. Он не хотел также верить, что я причиню ему вред, как и не хотел увольнять меня. Я для него представлял очень большую ценность, как с профессиональной, так и с личной точки зрения.