Греховная невинность

Адам неохотно вернулся к реальности. Жизнь грубо ворвалась в царство его грез, бальный зал внезапно наполнился шумом, красками, людской толчеей. Адам поклонился графине, и та присела в реверансе. Они держались чопорно, как самые обычные жители обыкновенного городка, которые только что танцевали невинный вальс, словно не на них смотрели женщины изо всех уголков зала – кто с подозрением, кто с тоской, а кто и с гневным осуждением.

Адам проводил Еву туда, где стояли Эми Питни и Джозефина Чаринг. Похоже, девушки наконец помирились. На их порозовевших личиках блуждали тихие рассеянные улыбки, полные надежды. Адам заподозрил, что виной тому стоявшие рядом молодые люди.

Мистера Саймона Ковингтона Адам хорошо знал. Ковингтон был одним из прихожан и всегда охотно приходил на помощь, когда Суссекскому обществу попечения о бедных требовались добровольцы. Худощавый и жилистый, довольно сильный с виду, он страстно любил чтение и слыл человеком ученым. Сын деревенского сквайра, Саймон, подобно Адаму, вырос среди собак, лошадей, охотничьих ружей и книг.

Мужчина, стоявший рядом с Эми, ничуть не походил на Ковингтона. Все в нем – от покроя одежды и сияющих блеском туфель до точеного греческого профиля и живописных байроновских кудрей – выдавало жителя Лондона. В ленивой позе сквозила уверенность. Он стоял, заложив руки за спину и небрежно выставив вперед ногу. При виде Адама он любезно улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами. В его учтивости чувствовалась надменность титулованной особы, почтившей своим присутствием суссекскую деревенщину. Но серые глаза смотрели пронзительно, не упуская ничего. Лицо столичного гостя поражало какой-то пугающей, дьявольской красотой. Даже самый придирчивый взгляд не нашел бы в его наружности ни малейшего изъяна. Ни слабого подбородка, ни носа картошкой, ни оттопыренных ушей, ни капризно выпяченной губы или крохотного шрама. Казалось, этот молодой человек сошел с полотна вдохновенного художника.

Заметив его, Ева застыла, как статуя. Ее рука безвольно упала, соскользнув с локтя Адама. Глаза впились в лицо незнакомца.

Тот смотрел на нее с таким выражением, что в Адаме пробудилось чувство весьма далекое от христианского милосердия: ему захотелось броситься вперед и вцепиться мерзавцу в горло.

Взволнованная, радостная Эми представила своего поклонника.

– Леди Булман, преподобный Силвейн, позвольте познакомить вас с лордом Хейнсвортом.

К досаде Адама, Хейнсворт оживленно проговорил:

– Счастлив видеть вас вновь, леди Уэррен. Рад знакомству, преподобный Силвейн.

Поборов неприязнь, Адам вежливо поклонился.

Не слишком внимательный человек, возможно, не заметил бы, как окаменела спина Евы, как превратилось в холодную маску ее лицо, хотя губы по-прежнему улыбались, глаза сияли.

Но проницательная мисс Питни, в глазах которой отражались надежда, гордость, уязвимость и заносчивость, что-то уловила. Улыбка сбежала с ее лица, уступив место растерянности.

– Здравствуйте, лорд Хейнсворт. – В голосе Евы слышался холод, словно знакомство с молодым человеком оставило не самые приятные воспоминания.

По крайней мере, Адаму хотелось в это верить.

– О, так вы… уже знакомы? – Мисс Питни пыталась изобразить улыбку, но на ее лице проступила тревога.

Джозефина с Саймоном безучастно смотрели на них, почти не слушая.

– Я был другом покойного графа Уэррена, мы изредка встречались с графиней в Лондоне. Пользуюсь случаем снова принести вам соболезнования, леди Уэррен. Какая тяжелая утрата. Мы все скорбим вместе с вами.

– Вы очень добры, – отозвалась Ева бесстрастным, словно заученным тоном. – Это в самом деле горькая утрата.

Она смотрела на Хейнсворта неподвижным взглядом, не мигая, будто боялась хоть на мгновение закрыть глаза в его присутствии.

Тот тоже сверлил ее взглядом.

Снова заиграла музыка, и Хейнсворт заговорил. В его манерах появилась какая-то вкрадчивость, голос лился мягко и легко, словно дорогой коньяк.

– Я пришел поздно, и Эми, то есть мисс Питни, уже обещала этот танец другому. Вы не согласитесь быть моей дамой, леди Булман? Окажите милость. Если это возможно. Ради дружбы, которая связывала нас с покойным графом Уэрреном.

Было бы верхом неучтивости отказать ему. Это понимали все.

Ева колебалась недолго.

– Извольте, – сказала она, улыбнувшись.

Подобную улыбку способна изобразить любая опытная актриса.

– Хотите взглянуть на мой шрам, Ева? Рана прекрасно зарубцевалась. Знаю, некоторых женщин восхищают подобные вещи.

Еву чуть не передернуло от отвращения. Она не желала прикасаться к Хейнсворту. Не желала много лет назад, когда тот предложил щедро заплатить за эту милость, впервые встретив ее в театре «Зеленое яблоко». И тем более не желала теперь, хотя и скользила с ним по залу с натянутой вежливой улыбкой. Рука Хейнсворта покоилась там, где чуть ранее лежала ладонь Адама Силвейна, и это доставляло Еве еще большие мучения, потому что своим прикосновением негодяй осквернял то, что было для нее священным.

Возможно, она не обладала выдающимся талантом певицы, но людей видела насквозь. Этого лорд Хейнсворт и не смог ей простить.