Греховная невинность

«Вы такая добрая». Ева растерялась и невольно растрогалась, услышав эти слова.

– Признаться, мне еще не приходилось быть утешительным призом. В этом есть прелесть новизны! Приятно чувствовать себя полезной. Вдобавок мне всегда хотелось потанцевать с джентльменом, который носит корсет.

Джозефина неуверенно улыбнулась, будто никак не могла решить, шутит ли графиня или говорит всерьез. «Благослови Господь людей, лишенных чувства юмора», – пришло в голову Еве.

– И знаете… я нашла в мистере Саймоне достоинства, которых прежде не замечала. – Джозефина посмотрела в другой конец зала, где стоял Саймон Ковингтон, стройный, как молодое деревце. На его длинном выразительном лице сверкали задумчивые темные глаза, пожалуй, самая привлекательная черта его внешности. Взгляд этих горящих глаз не отрывался от мисс Чаринг. – Он хорошо умеет слушать. Это говорит о его чуткости, верно? А глаза у него… карие, – мечтательно протянула Джозефина.

– О да, вне всякого сомнения, – подтвердила Ева.

– И еще он смеется, стоит мне сказать что-нибудь забавное. И всегда спрашивает о здоровье моей матушки.

– Похоже, у этого молодого человека масса замечательных качеств. Вы сказали ему что-нибудь лестное?

– Видите ли… я попыталась. Но, странное дело, леди Булман… когда он посмотрел на меня минуту назад… у меня вдруг пропал голос.

Ева улыбнулась Джозефине, искренне радуясь такому повороту событий. Привстав на цыпочки, она заглянула в бальную книжку мисс Чаринг.

– Вы, кажется, говорили, будто все ваши танцы обещаны. А я вижу, что вы еще не выбрали себе кавалера для вальса.

Джозефина заметно смутилась.

– Я всегда оставляю про запас один вальс, на случай если пастору вздумается меня пригласить, – призналась она, понизив голос. – Однажды я танцевала с ним. И едва доставала макушкой до его воротничка. – Мисс Чаринг задумалась. – Мне нравилось воображать, что меня удостоили почетного права пришивать ему пуговицы.

Почетного права… Ева вспомнила, как смазывала мазью царапину на руке Адама. Она испытывала чувство, похожее на гордость, будто добилась особой привилегии.

– Значит, один танец вы пока еще никому не обещали? – вкрадчиво осведомилась она.

– Просто… преподобный Силвейн – мужчина, которым хочется любоваться, ловить каждое его слово. Что же до Саймона… я вижу, что ему нравится смотреть на меня. И слушать меня. Рядом с ним я чувствую… словно… – Глаза Джозефины затуманились.

– Это добрый знак, когда вы не можете закончить фразу, говоря о мужчине.

– М-м, – рассеянно пробормотала мисс Чаринг, не сводя глаз с Саймона.

– Наверное, преподобный Силвейн будет горько разочарован, если вы подарите вальс Саймону, – добродушно усмехнулась Ева, понимая, что Джозефина ее не слышит.

Мистер Саймон Ковингтон отделился от стены, которую подпирал, и направился к ним. Улыбка на его лице сияла так же ослепительно, как мыски его туфель.

Ева привыкла блистать, привлекать восхищенные взгляды, быть заметной, как сверкающая огнями люстра в бальном зале, однако Саймон, поравнявшись с ней, казалось, вовсе ее не увидел – так не задерживаясь, проходят, мимо стены, покрытой невзрачными обоями.

Порадовавшись, что Джозефина обратила наконец внимание на Саймона, чего тот, несомненно, заслуживал, Ева невольно обратилась мыслями к мисс Питни.

К той, что знала: любовь – редкий дар, благодать Господня. К той, которая предпочла надежду разочарованию, что требует великого мужества и отваги.

Ева смотрела, как Адам танцует с молодыми леди, жительницами городка. Он кружился с ними по залу, внимательно слушал их щебетание и отвечал, вероятно, что-то подходящее к случаю. Лица девушек лучились радостью. Рилы, кадрили и вальсы сменяли друг друга. Найдя себе укромное местечко возле стола с ликерами, Ева украдкой наблюдала за танцующими.

Впрочем, один танец она все же подарила джентльмену в корсете. Графиня решилась на это из чистого любопытства и еще, пожалуй, из желания сделать доброе дело, вдобавок никто не приглашал ее танцевать – считалось, что она все еще оплакивает покойного мужа и не желает предаваться увеселениям. Корсет мистера Гранди скрипел, как седло, даже музыка не могла заглушить этот кошмарный звук. Однако Джозефина оказалась права – он действительно держался храбро.

Неожиданно для себя Ева обнаружила, что нисколько не скучает по льстивой толпе воздыхателей, добивавшихся ее внимания, по ревнивым и завистливым взглядам, по интригам и флирту, по привычной жизни, которая давно утратила для нее былое очарование. Вдали от всей этой мишуры и показного блеска она чувствовала необычную легкость, почти невесомость. Стараясь держаться как можно незаметнее, Ева направилась к огромной чаше с пуншем и, встав возле стены (по иронии судьбы, по соседству с внушительным мраморным бюстом Геракла), принялась тайком следить за всеобщим весельем.

До нее долетел обрывок разговора трех юных леди – они, хихикая, строили догадки, кто та счастливица, которой выпадет честь танцевать вальс с преподобным. Должно быть, вальсы с пастором ценились особенно высоко, и каждая леди в зале мечтала оказаться в числе избранных.