Греховная связь

Это действительно не были обычные отношения между братом и сестрой. С того самого момента, когда Джоан впервые увидела огромные глаза новорожденного братца, крупные викинговские черты лица в ореоле светло-золотистого пушка волосенок, он стал для девочки объектом поклонения и защиты и возымел над ней неограниченную власть. Эта любовь была неизмеримо больше обычной сестринской любви.

С годами их близость и неизменная забота сестры только усилились. Когда Роберт пошел в школу и его рано пробудившиеся способности начали приводить всех в замешательство, Джоан настояла, чтобы брата перевели на класс выше, потому что он заметно обгонял своих сверстников. А когда Роберту запретили заниматься теми предметами, которые ему нравились, и он, впав в неописуемую ярость, стал грозить, что вообще бросит учебу, именно Джоан добилась для мальчика позволения изучать то, что ему по душе, и в любом порядке, чтобы он мог по достоинству проявить себя. А Роберт не терял зря времени и всячески старался наверстать три года форы, которые природа дала старшей сестре. В те дни их неизменно принимали за близнецов, прежде всего потому, что оба унаследовали от отца красивые нордические черты и стройность, открытый прямой взгляд.

Сами того не подозревая, они стали объектами восхищения или зависти брайтстоунских мамаш, чьи дети были, как правило, темнее кожей и не столь стройны и привлекательны, как юные Мейтленды, будто явившиеся с другой планеты.

С годами, однако, природа давала себя знать, и различия между братом и сестрой становились все явственней. С младенчества Джоан проявляла особенность, которая в дальнейшем стала едва ли не главной чертой ее характера — она отличалась поразительной целеустремленностью: раз вбив себе что-то в голову, ни на йоту не отклонялась от поставленной цели, и сбить ее с этого пути было никому не под силу. При этом цели Джоан всегда ставила четкие и ясные и уже со школьной скамьи твердо знала, что все, что ей надо, есть в Брайтстоуне, что она счастлива в своей семье и потому вполне довольствовалась учебой в местном колледже, где считалась одной из первых, если не самой первой ученицей.

Роберта же, напротив, природа наделила разносторонними дарованиями, что было одновременно его бедой и благословением. На лету схватывая любой школьный предмет, он приходил в отчаяние, если его заставляли чем-либо специально заниматься. Целиком отдаваясь любому делу, будь то футбол с его шумом и гамом или уединение с книгой, музыка или физический труд, он рано развил в себе характер, сочетающий страстность и ответственность — и это тоже стало его силой и проклятьем. Душа его жаждала трудностей, препятствий, постоянных перемен и новых целей — в противном случае она иссыхала, как растение, лишенное влаги.

Словом, трудно было найти большую противоположность его отцу, патриарху с ветхозаветными понятиями об отчей власти и сыновней покорности.

— Ну почему он всегда так уверен в своей вечной правоте? — возмущенно говорил Роберт сестре.

— Отнеси это к себе! — парировала Джоан.

— Если бы хоть мать почаще противилась ему! — жаловался он.

— А ты бы пореже! — не терялась она.

Когда же это все началось? Легкими их отношения никогда и не были. Строгие и чересчур заботливые, благочестивые и беспокойные родители слишком много упований возлагали на своих детей. С ним же, единственным сыном, всегда, насколько он помнил, связывались самые необоснованные надежды.

Он никак не мог вспомнить, когда в их отношениях впервые появилась трещина, это было уж очень давно — все началось с выбора занятий, товарищей, будущего, даже конкретных предметов в школе.

— Философия? А почему не теология? А чем тебе не нравится местный колледж? — ярость старого пастора не знала пределов, и ни малейшего впечатления не могли на него произвести школьные стипендии, которые уводили Роберта из захолустного шахтерского городишка в совершенно иной мир, открывая перед ним возможности, о которых отец не мог даже мечтать. И чем больших успехов добивался сын, тем большее раздражение вызывали они в старом священнике, который в глубине души испытывал ужас и отчаяние от яркой индивидуальности взрослеющего молодого человека и всеми силами пытался противостоять амбициям сына в твердом убеждении, что это не что иное, как бунт против его веры.

Так начинались пререкания, затем разгорался скандал, стоило только священнику потребовать от своего сына послушания, против чего в юном Роберте восставала каждая частица его души. Миссис Мейтленд находила убежище от этого ежедневного конфликта в непрекращающихся мигренях и нервных приступах; Джоан, боготворившая старшего Мейтленда не меньше, чем брата, с непрестанным, но — увы! — тщетным усердием пыталась примирить непримиримое, закаляя собственный характер в этом негасимом огне.

С первого взгляда Роберт мог с уверенностью сказать, что несмотря на начинавшийся прекрасный день, над домом священника сгущаются грозовые тучи.

— Что, опять? — обратился он к сестре.

Джоан только пожала плечами.