Греховная связь

— Он хотел, чтоб ты отвез его на Церковный совет. А тебя и след простыл. Он уехал совсем взбешенный.

— Но я же вчера вечером предложил довезти его! — взорвался Роберт. — А он на меня же и набросился и прочел целую лекцию о том, что, дескать, он и сам с усами и прекрасно водит, и нечего мне соваться, и прочее!

Джоан не стала возражать.

— Мама очень беспокоилась за него сегодня утром. Говорила, что ночью у него был приступ.

— Типа того приступа, которые он никогда не признает, так что ли?

Джоан не прореагировала.

— Вечером он снова собирается ехать с мамой на собрание общества „Золотой век“. Мама уговорила его позволить тебе подвезти их, что стоило ей немалых трудов. Он сегодня встал не с той ноги.

Роберт хмыкнул.

— Боже мой, это никогда не кончится! Если он лезет на стену от всякой ерунды, как он проглотит известие о том, что я уезжаю навсегда и начинаю жить своей жизнью?

— Взялся за гуж, не говори, что не дюж, — тоном старшей сестры изрекла Джоан. — Поговори с ним сегодня же вечером — я прикрою тебя. Нет худа без добра. Может, ты преувеличиваешь, и все обойдется? — В голосе ее послышались новые интонации. — Давай поговорим о чем-нибудь более веселом. — Теперь голос ее звучал менее уверенно, она повернулась спиной к Роберту, возясь с закипающим кофейником. — Как насчет этих танцулек в субботу — мы снова отправимся туда с Полем Эверардом и его сестренкой?

— А почему бы нет? — нараспев протянул Роберт. Рука его потянулась к тарелке с намазанным маслом тостом, но перед глазами внезапно всплыло нежное миловидное личико, обрамленное темными кудрями. — Почему бы нет?

В этот вечер Роберт долго готовился к встрече с отцом, но ему и в голову не приходило, в каком неистовом гневе предстанет пред ним служитель Церкви. Без всяких приветствий и стука, преподобный Мейтленд, подхлестываемый собственный яростью, ворвался в комнату сына.

Высокий, с аскетически худым лицом — само олицетворение ветхозаветного гнева — почтенный священник являл собою внушительное зрелище.

— Ты!.. ты!.. — от ярости, распиравшей его, он не мог говорить.

Роберт поднял глаза от книги, которую читал, и встретил бурю с открытым забралом.

— А в чем дело, — смело обратился он к отцу.

— Купаться в чем мать родила в Эдемской бухте! И не пытайся увиливать — тебя видели сегодня утром…

Роберт расхохотался.

— И это все? Я был с Полем Эверардом. Мы купаемся так с детских лет!

— …Тебя видели… и узнали… моя прихожанка; она обратилась с жалобой в Церковный совет! Она была шокирована… ошеломлена и шокирована!

Роберт прикусил губу.

— Но, папа, мы не хотели никого беспокоить…

Однако старый священник его не слушал. Судя по мертвенной бледности щек и по глазам, пылающим тусклым огнем, он давно готовился к этой схватке, и никакая сила не смогла бы отвратить его от принятого решения.

— Какая гордыня! — скрежещущим голосом изрекал он. — Пренебречь законами Божьего мира, будто он сотворен только для тебя одного!

— Да будет тебе, папа!

Роберт чувствовал, как с каждым изреченным отцом словом терпение и все добрые намерения покидают его, как это уже было не раз.

— Но это ведь не смертный грех, ты же знаешь!

— Ах, не смертный? Ну, так я тебе назову смертный!

К ужасу Роберта отец в ярости взвинчивал себя все сильнее. При всей незначительности случай с купанием голышом спровоцировал некие неведомые силы, таящиеся в глубинах подсознания пастора. Старик постепенно терял контроль над собой.

— И это мой сын! Мой единственный отпрыск! Тебе нравятся книжные науки, но ты и не помыслил добиться награды за знание Библии, тебя это не волнует!

Роберт вспыхнул.

— Что ты хочешь этим сказать?

Глаза старого пастыря засверкали, и он стал цитировать нараспев библейские слова. Голос его угрожающе нарастал:

— Кто нарушит одну из заповедей сих малейших, малейшим наречется в Царствии Небесном…

— Заповеди? Какие заповеди?

— Нет, ты не чадо мое, если не знаешь даже пятой заповеди, а тем более не подчиняешься ей!

Роберт сдерживался из последних сил.

— Я знаю пятую заповедь, — спокойно ответил он. — И почитаю отца своего и матерь свою — я вас обоих уважаю, папа, и ты это отлично знаешь, но „подчиняться“…

— Отцу да надлежит подчиняться, — громовым голосом провозглашал старший Мейтленд. — Ему ведомо, что хорошо для детей его!

— Пока они его дети, наверное, — голос Роберта прерывался, но он все еще пытался сдерживаться. — Но я уже не дитя. Мне двадцать один год, и я вправе принимать собственные решения. И я хотел тебе сказать, пап, что не буду поступать туда, куда ты мне велел. Я стану зарабатывать, получать стипендии и учиться тому, чего хочу сам, не буду тебе мозолить глаза, и вам больше не придется беспокоиться за мою судьбу.