Греховное падение

Мужчина в ответ кивает, а после стискивает в своих объятьях так, что, кажется, может меня сплющить, раздавить, я даже громко хриплю на его действия, прося отпустить, и он отпускает, обещая мрачно "не позволю". Он же имеет ввиду мое устранение? Думаю, да. И хоть я до конца не понимаю, что им движет, это обстоятельство радует. Что нужна кому-то… что есть человек, кому не все равно, помню я что-то или нет, буду жива или умру.

— Как ты к этому причастен, скажи?

И зачем я вообще спрашиваю? И так знаю, что непосредственно, и все равно задаю волнующий меня вопрос, и все равно ступаю в зыбучие пески, уже наперед зная, как опасна может быть открывшаяся правда.

— Я… — Он замолкает, обдумывая, видимо, что сказать, — подыскивал для них подопытных.

— А кто подходил?

— Не стоит, — сверкает взглядом и морщится в ответ.

— Почему ты этим занялся?

Продолжаю наступать, забывая напрочь о предостережении, об опасности. Хочу знать, что двигало им, почему он стал таким? Ведь наверняка эти вещи связаны.

— Потому что не мог по-другому, — короткий ответ сбивает с толку.

— Не понимаю, — отрицательно качаю головой.

Просто не могу до конца осознать масштабов. Почему, зачем, сколько? Сколько их было? Эти вопросы так и остаются не озвученными, потому что предупреждение во взгляде мужчины напротив затыкает рот. Он больше ничего не скажет, закрылся. А так ли я хочу знать правду? Какую цену готова заплатить? Или я уже внесла свой первый взнос, приняв его таким, какой он есть? Не убегая, сломя голову, после открывшейся правды, не вырываясь из его объятий, не крича и не обвиняя, лишь слушая внимательно его терпеливый шепот и короткие объяснения, что путают мысли и открывают правду одновременно.

ГЛАВА 27

— Мисси встречалась с одним из врачей, — заговаривает вдруг, а я думала, он больше ничего не скажет.

Ошиблась. Я вообще часто ошибаюсь с ним.

Прислушиваюсь к его словам, вспоминая Мисси. Она ведь какое-то время была моей няней, как она вообще могла быть связана с организацией? Или отец ее специально нанял, чтобы присматривала за мной и следила? Но я пока не влезаю со своими гипотезами, не тогда, когда он сам решил заговорить.

— Мы думали, что делаем великое дело для нашего государства.

— Государства? — Не выдерживаю, перебивая его и выкрикивая.

Возмутительно. Не может быть такого, чтобы именно государство проделывало такое с людьми. Это же ужасно, не этично, не морально.

Он кивает мрачно, лишь подтверждая вопиющую правду, но я не могу осознать масштаба, слишком нереальной выглядит правда.

— Но как же демократия, свобода слова? — шепчу еле слышно.

Боже, этот мир сошел с ума. Просто сместился со своей оси.

— Ты действительно веришь в то, что она есть? — смеется он, отвечая, а мне даже становится обидно за свою… наивность?

— Но так нельзя, — больше для себя, чем для него, сообщаю.

— Возможно, — кивает он. — Особенно, когда это касается тебя. Хорошо, хоть в этот раз не удалось.

— Не удалось? Значит, могло быть хуже? — Осекаюсь под его взглядом.

Куда уж хуже? Но, видимо, есть куда, потому как его глаза именно об этом и говорят. Бывает.

— А моя мама, дядя? Они в курсе? — Спрашиваю, мысленно молясь, чтобы не были, потому что это было бы глобальным предательством.

Да, пусть я не родная отцу, который меня воспитал, но я родная матери, да что там, я дяде дочь, оказывается. Теперь, хотя бы, понятно, почему Дэвис всегда относился ко мне с некоторой несвойственной ему нежностью, вспоминается очень много моментов с ним, когда чувствовала, что важна ему почти также, как работа. Меня это даже удивляло, ведь он меня понимал лучше родителей… Хотя нет, вру, работа у него всегда была на первом месте, именно поэтому он не завел семью, детей… что ж, дети у него все-таки есть.

— Насколько мне известно, нет. Ты же не думаешь, что все посвящены в это?.. — многозначительно замолкает, чтобы чуть погодя продолжить. — Если твой отец и связан, это не значит, что все члены семьи знают и участвуют.

— Хорошо бы, — вздыхаю. — Потому что в ином случае я не понимаю ни одного из них, я ведь родная им дочь.

— Согласен, — кивает.

— Почему ты мне это рассказываешь, Мрак? Почему вдруг сжалился? Почему именно сейчас?

— Хочу, чтобы ты вернулась. В любой роли, будь то Энн или Стайл. Слишком сильное вмешательство меняет человека, запутывает. Год, два, и не исключено сумасшествие.

— Еще скажи, что любишь меня, — горько усмехаюсь.

Он в ответ слегка улыбается. И говорит… не то, чтобы я ожидала слов любви, признания, но все же внутри меня что-то хотело именно этого, но… Это же Мрак.

— Хочу, — убивает любую нежную привязанность, опошляя своим голодным взглядом и тихим шипением змея искусителя.

Я мысленно даю себе затрещину, и о чем ты думала, Энн? Что любит тебя, что нужна? Мыльная опера, розовые очки, не иначе. И следующая фраза это в очередной раз подтверждает.

— Сломанная игрушка мне не нужна.

— Ну да, ты же хочешь меня собственноручно сломать, — из меня вырывается истеричный смешок, и я отодвигаюсь подальше от мужчины рядом, потому что не могу доверять себе.