Греховное падение

Меня в тот день никто не беспокоил вплоть до вечера, но вечером в мою комнату зашел отец, мамы еще дома не было, она задерживалась на работе, а отец повез меня куда-то. Мы приехали в больницу, я спрашивала отца, "зачем мы здесь?", а в ответ он говорил, что мне надо сдать анализы. Сейчас я понимаю, что не анализы то были, тогда у меня просто изъяли ненужное из памяти. Что-то со мной сделали такое, что уже после процедуры этот эпизод был вычеркнут из памяти, я не помнила поступка отца, даже в гостиную заходила без опаски, а вот все происходящее в больнице как в тумане. Слишком неясно, хаотично, образно.

Тиканье часов, мужской голос, говорящий монотонно "один, два, три", яркие вспышки света, странное гудение, похожее на звук работающих вытяжек, щелчки и какой-то посторонний звук, смахивающий на щелканья кузнечиков. Будто миллионы кузнечиков скопились в одном месте и издают свое характерное — "щелк-щелк, щелк-щелк, щелк-щелк".

Опираясь рукой о стену, пытаюсь привести дыхание в норму. Сердце стучит как бешеное, грозится вырваться из грудной клетки, а отбойные молоточки выстукивают барабанный ритм в висках, не давая сконцентрироваться на воспоминаниях. Я пытаюсь немного успокоиться, слишком много информации и образов ворвалось в одночасье, но не получается. Дышу медленнее, заставляю себя глубоко вдыхать и выдыхать, пытаясь снова войти в тот вязкий туман воспоминаний, но перед глазами вспыхивают черные точки, а под носом я чувствую что-то мокрое, будто в один миг стало очень много соплей. Вытираю пальцем под носом, но понимаю, что это не сопли — кровь.

— Энн, хватит, — слышу голос мужчины за спиной, — успокойся, — встречаюсь взглядом с Мраком, вопросительно смотрю на него.

Откуда он все знал? Откуда бы он мог? Но так и не озвучиваю эти вопросы, осознавая, что больше не могу стоять. Ноги слабые, не слушаются, и я сползаю по стене, но не падаю, так как рядом оказывает Мрак.

Он подхватывает меня на руки и выносит из дома, давая дышать свежим воздухом, а я цепляюсь за реальность, но она утекает вместе с туманом воспоминаний, выхватываю лишь обрывки фраз из речи Мрака.

— Рано, нельзя, дурак.

Мир уплывает вместе с сознанием, и я больше не вижу Мрака, его образ сменяет яркая вспышка, которая становится сначала белым потолком, а после глазами мужчины, который гипнотическим монотонным голосом что-то повторяет, но смысл говоримого уплывает, вместе с видением. Сметаемый громким, настойчивым.

"Энн, Энн, Энн".

Открываю глаза, а проморгавшись, понимаю, что лежу на коленях Мрака. Мы находимся в его автомобиле, на заднем сиденье, аромат кожи заполняет мои ноздри и смешивается с запахом одеколона мужчины, давя на меня своей аурой. Слишком сильная реакция на сочетание этих запахов, неуместная. Возбуждающая?..

Окно открыто, и внутрь пробивается свежий воздух вместе с подувшим только что холодным ветерком, немного отрезвляя, но ласковые поглаживания по голове еще больше запутывают. Почему он сейчас это делает? Я же понимаю, что не просто так ему известно об отце, опытах, исследованиях, а, значит, он с этим связан теснее, чем мне казалось, но почему тогда помогает вспоминать? Зачем вообще открывает мне глаза на реальность? И, вообще, откуда знал, что именно мой дом даст тот толчок, о котором он говорил?

— Почему здесь? Почему сейчас? — Спрашиваю, закрыв глаза.

Мой голос тихий, охрипший, будто я кричала, а может, так и есть. Не помню. Вообще смутно все, что делала, говорила, пока воспоминания вспыхивали в голове, только результат. Слабость, боль, головокружение, кровь из носа.

— Интуиция.

— А остальное? Это ведь не все.

— Не все, — цедит коротко, морщится, — перестарались, нельзя слишком много вмешиваться в сознание.

— Откуда ты знаешь, что нельзя? — хриплю в ответ.

Меня пугают его ответы, страшит, что привязалась к этому мужчине, а он оказался связанным с чем-то явно противозаконным. Ведь не могут быть эти исследования законными.

— Вижу результат, — прозрачный намек ясен.

Обо мне ведь говорит, значит, это я и есть неудачный результат опытов. Чувствую себя ужасно, мерзко осознавать, что ввязан в это не только Мрак, но и самый близкий мне человек — отец.

— Мой папа — убийца? — Спустя долгое, воцарившееся между нами, молчание, все же спрашиваю.

Не могу не спросить. Мне необходимо понимать, что воспоминания правдивы. Он кивает в ответ, мрачнея на глазах.

— Ты не должна никому об этом говорить.

— Почему? — Тихо спрашиваю, не то, чтобы я бежала в полицию сдавать отца или Мрака, но мне нужно знать, почему он не хочет, чтобы я кому-либо говорила об этом.

— Потому, что если они поймут, что ты все знаешь, — многозначительно замолкает, — тебя уберут.

— Кто они?

— Неважно, — открещивается он. Не отвечает. Как обычно.

— Уберут?