Грэм Мастертон. Рассказы

— А вы слышали о парне, которого убило вчера молнией на Блэкфрайерс-стрит?

— Конечно. В новостях передавали.

— Так вот, я там была, и это была не молния. Разве в метель бывают молнии?

— Но если это была не молния, тогда что?

Джилли опустила руку в карман и вытащила оттуда горстку опалённых перьев, которые высыпала на ладонь Дункана.

— Вот, — сказала она. — Доказательство существования ангелов.

Он долго стоял на крыльце, глядя, как она катит коляску с Тоби вдоль по улице. Зимний ветерок пошевелил перья у него на ладони, сдул их одно за другим и разнёс по кладбищу. Только тогда священник повернулся, вошёл в церковь и закрыл за собой дверь.

Подкроватье

Graham Masterton, «Underbed», 1996

Как только за матерью закрылась дверь спальни, Мартин зарылся под одеяла. Наступило его любимое время суток. Куда только ни уносило его воображение в этот долгий и тёплый час между бодрствованием и сном!

Порой он ложился на спину, натягивал одеяла на нос, а подушка закрывала лоб, и выглядывали одни глаза. Так он играл в космонавта, и подушка была шлемом. Несясь сквозь сверкающие световые годы, Мартин пролетал так низко над Юпитером, что видел, как на его поверхности бушуют ураганы, затем сворачивал к холодному зелёному Нептуну и Плутону за ним. Бывало, ночные странствия уводили его так далеко, что он не мог вернуться на Землю и уносился все дальше к окраинам космоса, становясь лишь крошечной точкой в темноте, и засыпал.

А ещё он был капитаном подлодки, которая вышла из строя на глубине в тысячи метров, и ему приходилось пробираться по узким тёмным коридорам, чтобы открыть вентили. Внутрь отовсюду хлестала вода, и он протискивался в торпедном аппарате к спасению. Выныривал Мартин обычно у себя в спальне и хватал ртом прохладный ночной воздух.

Затем он сползал на самый край постели, где одеяла и простыни были подоткнуты очень туго, и воображал себя шахтёром, продирающимся сквозь невероятно узкие расщелины под миллионами тонн угленосной породы.

Фонарик в кровать Мартин никогда не брал. Так стало бы ясно, что внутри шлема отсутствуют циферблаты, кнопки и дыхательные трубки; что субмарина вовсе не металлическая, в машинной смазке и с множеством замысловатых клапанов; что мрачный угольный забой, сквозь который он с таким отчаянием прорубается, на самом деле лишь чистая белая простыня.

Чуть раньше этим вечером Мартин смотрел телепередачу о спелеотуризме и жаждал испробовать, что это. Он собирался стать главой команды подземных спасателей и отправиться на поиски парня, застрявшего в трещине. А значит, ползком преодолеть лабиринт коридоров, затем проплыть заполненный водой сифон и, наконец, добраться до узкой трещины, где застрял бедолага.

Мать Мартина сидела на краю постели и болтала без остановки. Через два дня заканчивались каникулы, и она всё сетовала, как ей будет его не хватать. Ему тоже — её, Тигги, их золотистого ретривера, и всего прочего, что было здесь, на Хоум-Хилл. Но больше всего — приключений под одеялами. В школе под них не зароешься. Поднимут на смех.

Мама всегда казалась Мартину красавицей, и сегодняшний вечер не стал исключением, хоть ему и не терпелось отправиться в пещеры, а она не уходила. Красота матери впечатляла ещё сильней оттого, что в апреле ей исполнялось тридцать три — доисторическая древность, по его мнению. Родительница лучшего друга, её ровесница, выглядела просто старухой. Мать Мартина стригла под каре свои тёмные волосы, на её добродушном лице до сих пор не появилось ни единой морщинки, а темно-карие глаза неизменно лучились любовью. Возвращение в школу всегда было мучительным, но Мартин не сознавал, сколько боли оно причиняет ей. Сколько раз, отправив его учиться, мать сидела на его опустевшей постели, зажав рот ладонью, и в её глазах стояли слезы.

— В четверг вернётся папа, — сказала она. — Он хочет нас куда-нибудь свозить, пока ты не уехал в школу. Где бы ты хотел побывать?

— А можно в тот китайский ресторанчик? Ну, который с печенюшками?

— К Пангу? Да, конечно. Папа боялся, что ты попросишься в Макдональдс.

Она поднялась и поцеловала его. На мгновение они оказались совсем близко, лицом к лицу. Мартин не сознавал, насколько на неё похож: что они оба будто глядят на собственное отражение в зеркале. Так он бы выглядел, если бы родился женщиной, а она — если бы родилась парнем. Оба были двумя разными воплощениями одного и того же человека, и от этого возникало ощущение тайной близости, непонятной всем остальным.

— Спокойной ночи! — пожелала она. — Сладких тебе снов.

И на мгновение положила руку ему на макушку, словно предчувствовала — с ним вот-вот произойдёт нечто очень важное. Нечто, после чего она его навсегда лишится.

— Спокойной ночи, мама. — Мартин поцеловал её в щеку, самую мягкую на свете.

За ней затворилась дверь.