Гремучая смесь

Я опрометью кинулась в дом, бегом поднялась к себе в комнату и натянула шорты и майку прямо на мокрый купальник. Черт с ним, по дороге высохнет.

Когда выбежала из дома, Павел уже сидел на заднем сидении своего джипа с сыном на руках.

— Садись вперед, — обратился он ко мне. — Саша, давай за руль.

До частной клиники мы домчались в рекордно короткое время. Саша пошел за врачом, мы с Родимцевым и Ванькой остались ждать в приемном покое. Мне было стыдно, я чувствовала себя виноватой в том, что произошло с Иваном. Ведь знала же про скользкий пол, уже несколько раз обращала внимание на это. Почему же не сказала, чтобы хоть дорожку какую-нибудь постелили? А теперь у мальчика перелом руки, а может быть что-нибудь и похуже. Вдруг сотрясение или что-то с позвоночником?

— Это моя вина, — стараясь не смотреть на Павла, сказала ему.

— В смысле?

— Я знала, что там скользко. Рано или поздно, но Ванька мог упасть. Я знала и ничего не сделала.

В этот момент к нам подошел врач, и Родимцев понес сына на рентген.

А вернувшись, задал мне вопрос:

— Ты что, правда, считаешь себя виноватой?

— Но я ведь за него отвечаю, — понуро опустила голову.

— Катя, а тебе обязательно нужно чувствовать себя виноватой?

— Но ведь это правда.

— А давай чуть позже будем плакать, — в голосе Павла послышалось раздражение. — Сначала Ванька, потом все остальное.

Чувство вины только усилилось. Какая же я дура! Родимцев переживает за ребенка, а я лезу к нему с глупостями. Нашла время каяться!

У Вани оказался перелом, а еще шишка на затылке и устрашающих размеров синяк на спине. Врач, осматривающий мальчика, рекомендовал оставить его на несколько дней в клинике, чтобы понаблюдать за динамикой. Я порывалась остаться с Ванькой, но Родимцев в приказном порядке велел ехать домой. С сыном он оставил Александра.

Мы возвращались в дом, я продолжала казниться чувством вины. И ведь понимала, что моя вина весьма условна, но ничего не могла с собой сделать. Так жалко было малыша. Как вспомню его слезы и «Катюша, мне больно», так сердце замирает.

Родимцев время от времени посматривал на меня, словно проверяя, все ли со мной в порядке. Видимо, решил, что нет.

— Пойдем, — сказал, когда мы вернулись. — С тобой нужно что-то делать.

— Ничего не нужно, — попыталась протестовать, но Павел не жалал меня слушать.

— Катерина, пойдем, — повторил со значением. — Тебе нужно выпить.

— В такую жару? Я не буду.

— Вместо лекарства.

Он подхватил меня под локоть и повел в гостиную, усадил на диван и буквально силком всучил стакан.

— Пей, — продолжал командовать. — Залпом.

Я опрокинула в себя темную жидкость и закашлялась, горло обожгло огнем.

— Что это? — прохрипела, прижимая руку к горлу.

— Виски, — Павел пожал плечами и сел в кресло напротив.

— Я не пью виски, — кажется, у меня из глаз потекли слезы. — Я вообще не пью крепкие напитки!

— Надо когда-нибудь начинать, — спокойно ответил Павел, делая глоток из своего стакана.

— Я обожгла пищевод!

— Да ладно, — «успокоил» меня Павел. — Зато успокоилась.

— Это что, такой метод лечения?

— Хороший же виски, — Родимцев отобрал у меня стакан и опять наполнил его. — Давай-ка повторим.

— Опять?

— Давай-давай.

Я сделала глубокий вдох и опрокинула в себя новую порцию спиртного.

На этот раз темная, остро пахнущая жидкость проскользнула, как по маслу. Павел, внимательно наблюдавший за мной, прокомментировал:

— Уже лучше. Да?

Прислушалась к себе. Горло уже не першило, а по телу разливалось тепло. И руки не тряслись, а чувство вины отступило.

— Да, — пришлось признать. — Спасибо.

— Кать, глупо винить себя в том, что произошло, — Павел пересел ко мне на диван. — Дети бегают, падают. Иногда что-то себе ломают.

— Я знала про плитку, нужно было что-то с ней сделать.

— И что же? — хмыкнул Павел. — Ты действительно считаешь, что могла что-то сделать с ней? Отодрать и положить новую?

— Нет. Но я могла положить хотя бы коврик.

— Катяяя, — насмешливо протянул Родимцев — старший, — ну поплачь еще, что можно было завернуть пацана в вату. Тогда бы точно не ушибся.

— Он маленький!

— Он мужчина, — возразил Павел.

— Но еще такой маленький, — я почувствовала, что в глазах опять защипало от слез.

Павел присмотрелся ко мне и неожиданно предложил:

— А давай еще по стаканчику. Только не плачь.

И я зачем-то согласилась. По стаканчику. И еще по одному. Все дальнейшее происходило словно не со мной. Кажется, я рассказывала Родимцеву о своей несчастной жизни. Кажется, он очень мне сочувствовал. Потом я плакала, а он очень трогательно успокаивал меня. Павел был таким добрый и милым, что мне захотелось сказать ему что-то хорошее.

— Ты очень хороший, — с трудом выговаривая слова, сказала ему. — Самый лучший.

— Ты так считаешь? — удивился Павел.

— Считаешь, что я вру? — обиделась я.

— Да ты напилась, — засмеялся Родимцев.

— И что? Ты все равно самый лучший.

— Ну, спасибо.

— И сын у тебя замечательный, — продолжала я. — О таком сыне можно только мечтать!

— Ты любишь его?

— Конечно. Разве Ваньку можно не любить?

— А меня можно?