Гремучие скелеты в шкафу. Том 2

В чем же тут было дело? Начнем с того, что основной «посыл» любого рока — это раскрепощение, сбрасывание всех и всяческих пут, не дающих молодому человеку существовать так, как ему хочется, и чувствовать себя хорошо. На Западе «путами» являются прежде всего организованная религия и ее прямое порождение — так называемая «буржуазная мораль». Именно по ним рок-н-ролл нанес ощутимый удар еще в пятидесятые годы, в полный рост продемонстрировав «непристойные телодвижения», «оргазмические выкрики» и многое другое, не вполне совместимое с воскресной проповедью (отсюда, кстати, остервенелая реакция многих церковников, обвинения в «сатанизме», призывы к «крестовому походу» и т. п.). Периодически (конец 60-х, конец 70-х) сознательность рокеров возрастала, они находили других врагов (военщина, нацисты, «истеблишмент»), но основной мишенью все равно оставались довлеющие родительские «устои». Соответственно любимый боевой клич: «Даешь секс!» — ив самой широкой амплитуде, от садомазохизма (излюбленная тема групп «хеви-метап») до самой одухотворенной романтики. Конфликт «религия-секс» — мотор всего западного рока, попробуйте «отключить» его, и погаснут почти все ярчайшие звезды, от Элвиса и Мика Джаггера до М. Джексона и Принца. Даже от интеллектуалов Леннона и Дилана останутся лишь бледные тени…

В нашей стране «освободительный» призыв рока прозвучал совсем по-иному. С одной стороны, сильной религии, расизма, хозяев-эксплуататоров и ряда других традиционных для западной молодежи «раздражителей» у нас не было. С другой стороны, кругом было столько всяческого ужаса и насилия над личностью, что пресловутая «сексуальная неудовлетворенность» в списке молодежных проблем оказалась далеко от первого места. Цой сформулировал (от обратного, правда) наше видение рока в одной из самых первых своих песен:

Я не умею петь о любви,
Я не умею петь о цветах.
Но если я пою — значит, я вру.
Я не верю сам, что все это так…

Тотальная несвобода и тотальная неправда — вот что мы чувствовали в годы зарождения и бурного подъема советского рока. И именно об этом в советском роке шла речь.

2

Речь… Это еще одно принципиальное отличие. Эстетический стержень и главный инструмент западного рока — ритм (опять же, тут можно провести параллель с сексом), аналогичную роль в советском роке играет Слово. На моих глазах в начале семидесятых происходило отмежевание нашего тогдашнего рок-авангарда от «моторной», ритмичной западной доктрины и постепенное повсеместное растворение его в стихии невеселой молодежной рефлексии. Рокеры, от Риги до Чукотки, позабыли некогда священный английский и на своих родных языках запели о наболевшем. (А наболевшее было все.) Бесспорно, что заводилами всего этого «текстового» движения были Андрей Макаревич и «Машина времени». Честь им и хвала. С их же легкой руки невольно возобладала и другая, не столь прогрессивная тенденция — пустить «побоку» музыку и качество игры. Могу засвидетельствовать, что пятнадцать лет назад из всех известных московских рок-групп «Машина» была самой слабой в исполнительском отношении и самой «незаводной». Однако лучшие музыканты тех лет— кто эмигрировал, кто спился, кто осел в ресторанах, — а корявый Макаревич стал национальным культурным институтом. Так советская реальность расставила по местам приоритеты нашего рока. И рокеры, и их слушатели (по сути дела, они являли собой единую тусовку) видели наибольший вызов и наибольший кайф в том, чтобы в условиях тотальной государственной цензуры обменяться «свободным словом». Рок предоставлял такую возможность: строго говоря, это был единственный в стране массовый жанр, существовавший почти целиком вне официоза и располагавший к тому же колоссальной инфраструктурой «подпольной» звукозаписи, по сравнению с которой литературный самиздат выглядел кустарной лавочкой.