Гремучий ручей

Конечно, она справится! Что ей эти пацаны, после всего, что случилось за сегодняшний день?!

– Новенькая? – спросил светловолосый с нарочитой небрежностью. Даже непонятно, у кого спросил – у бабушки или у самой Тани.

– Новенькая. – Бабушка кивнула. – Всеволод, вы уже закончили свои дела в оранжерее?

Значит, Всеволод. Имя красивое, а сам заносчивый урод.

– Обеденный перерыв. – Всеволод сунул руки в карманы куртки. – Даже рабов иногда кормят.

– Ты здесь не по своей воле, мальчик? – Бабушка поднялась на первую ступеньку. Она смотрела на парня снизу вверх, а все равно казалось, что свысока. Вот бы и ей так уметь!

– А вы? – спросил он, и серые глаза его презрительно сощурились.

– Хочешь, я поговорю с фрау Ирмой, и тебя сегодня же отправят обратно в город? – спросила бабушка вкрадчиво. Таня и не знала, что она может быть вот такой… жесткой. – Если тебе так неприятно твое рабство…

Он побледнел, зрачки его превратились в черные точки, под кожей заходили желваки, а на шее вздулись вены.

– Нет, – сказал он, словно через силу.

– Что – нет? – Бабушка поднялась еще на одну ступеньку.

– Нет, я не хочу обратно в город. – Всеволода с ней разделял всего какой-то метр. И казалось, ему хочется столкнуть ее с лестницы, вот такое у него было выражение лица.

Таня испугалась. Ведь возьмет и столкнет…

– Бабушка! – Она тоже шагнула на лестницу. Перепрыгнула сразу через две ступени, так, чтобы оказаться лицом к лицу с этим белобрысым мерзавцем.

– Бабушка? – Он усмехнулся. Улыбка получилась кривой. – А говорили – новенькая. – На Таню он теперь смотрел с тем же презрением, словно она была какой-то предательницей, словно имела что-то общее с фашистами!

– А тебе что? – Она тоже старалась смотреть на него сверху вниз, как бабушка. Она была высокой, у нее могло получиться, но вот отчего-то не получалось. И пройти дальше не получалось, он загородил путь и не собирался отступать.

– Ничего. – Он перестал улыбаться. – Мне просто интересно, чем здесь будет заниматься такая, как ты.

– Какая – такая?! – От злости и обиды у нее полыхнули уши. Она чувствовала этот жар, представляла, как это выглядит. А еще она слышала тихие смешки остальных.

– Татьяна… – Бабушка пыталась вмешаться и образумить. Пока только ее… но это только пока. Бабушка не станет искать зачинщика, достанется всем. А ей плевать! Она не сделала ничего дурного! Не заслужила ни этого презрительного взгляда, ни этой многозначительной ухмылки. И поэтому она сделала то, чего никогда не делала раньше, она проигнорировала предупреждение в бабушкином голосе.

– Ну, что ты молчишь? Какая я, по-твоему? – Бывало, ей и драться доводилось с пацанами. Вот с Митькой однажды в шестом классе. Их тогда наказали обоих. Бабушка и наказала. Но то были совершенно детские обиды, тогда ее никто не пытался оскорбить многозначительным намеками. Она ведь уже не маленькая, понимает, к чему он клонит. Не понимает только, почему. Но выяснит! Вот прямо сейчас! – Давай же, скажи!

Захотелось врезать по дых или по этой усмехающейся морде. Она замахнулась, наверное, даже попала бы, но он оказался проворнее – отступил. Он отступил, а Татьяна не удержала равновесие…

В последний момент, когда она уже смирилась с неизбежным, с его лица исчезла ухмылка, а в серых глазах появилось что-то еще помимо презрения. В последний момент он попытался ее поймать, ухватить за ворот пальто. Не успел. И бабушка не успела. Слишком стремительной оказалась ее атака.

Если бы Таня упала на землю, было бы больно, но терпимо. Ей не повезло, она упала на дорожку, приложилась затылком о каменные плиты. Стало больно. По сравнению с этой болью даже обида отступила на второй план. А злость и вовсе прошла. А потом все погрузилось в темноту. Таня тоже погрузилась…

…Из темноты ее тянули чьи-то крепкие руки. Тянули, ощупывали, тормошили.

Были еще голоса.

– …Гриня, подложи ей что-нибудь под голову. – Это бабушкин. В нем – паника.

– …Парень, иди отсюда на хрен! – Это дяди Гриши. В нем – недоумение и злость. – Наделал дел, да?! Герой теперь?!

– …Она же сама кинулась. Я не думал… – А это белобрысого. В нем что? Растерянность? Раскаяние?

– Не думал он! Так вот думай наперед! – Это снова дяди Гриши. – Тетя Оля, у нее кровь…

– Танюша, детка, открой глаза! – А это бабушкин. Бабушка никогда раньше не называла ее при всех Танюшей, всегда только Татьяной, но глаза нужно открыть, чтобы не пугать.

Свет был очень яркий. Странно, что раньше ей казалось, что в Гремучей лощине темно. Было темно, а теперь вот – глаз не открыть.

– Бабушка, все хорошо. – попыталась сказать Танюшка. Голос прозвучал нормально, только слабо.

– Ну, слава богу! – Яркий свет заслонила чья-то тень. – Ну, напугала ты нас, Таня!

Эта тень дала ей возможность окончательно прийти в себя. Почти окончательно. Если бы еще голова не болела. А голова болела так сильно, что теперь Таня не слышала даже странных звуков, которые бабушка называла голосом лощины.

Она попробовала сесть и даже попробовала не застонать. Кто-то придержал ее за плечи, не давая завалиться назад. Кто-то ощупывал ей голову.