Гремучий студень

Старик не стал одергивать жену, дал выкричать боль и обиду, приговаривая тихонько: «Ну, будя, будя!»

— Фролка-то ладно'ть. Чегой ему, огольцу? — прошамкал он, обернувшись к гостям. — Нынче об отце убивается, а назавтра уже за бабочкой по двору бегаеть. А Анфиска как вернулась из Москвы, так и слегла’ть. Бледная ходила, как упокойница. Цельными днями сидела на завалинке, ничегой не хотела’ть. Так и погасла, быдто свечечка церковная.

— Энто все бражка клятая! — взъярилась старуха. — Говорила я тебе…

— Говорила, — вздохнул дед. — А сама же потом бражку и ставила.

— Да как не ставить-то?! Девка по деревне пройти не могла, чтоб никто в спину не шикнул. Быдто все святые вокруг! Оне своими косыми взглядами нашу красавицу в тоску загоняли. А нойку сердешную топят либо в бражке, либо в омуте.

— Чегой таперича рыдать? Анфиску ужо не воскресишь, — старик выпил и облизал губы.

Почтмейстер снял треуголку, вытер ладонью вспотевший лоб.

— Вот так история…

— Стало быть, внука воспитывали вы. Поколачивали, небось, неслуха? — сыщик задал вопрос буднично, вроде бы не придавая ему значения, хотя Митя заметил, что приятеля переполняет азарт.

— Ни Боже мой! — старик попытался встать, но пошатнулся и плюхнулся обратно на лавку. — Разве’ть, пару подзатыльников. Для воспитания. А чтоб тумака отвесить — ни-ни.

— А Фрол вспоминал, что в людях ему доставалось изрядно.

— Энто ты, барин, бреш… Выдумываешь. В каких еще, в людях? Внук всегда’ть при нас был. На пахоте мне помогал да бабке в огороде. А, еще у мельника Парамона муку просеивал.

Мармеладов щелкнул пальцами.

— Точно! У мельника. Там же мальчику руку искалечили?

— Чегой? — ахнул дед. — Да ты знаком ли с Фролом нашим? У него обе руки целехоньки. А мельник ему крестным отцом приходится, разве’ть мог он ребятёнка обидеть?

— Мы Фролушку всегда любили, — глаза старухи наполнились теплом, но тут же помрачнели. — А с тех пор, как ирод энтот его в Москву забрал, все горюем…

Сыщик ухватился за последнюю фразу и поспешил увести разговор в другом направлении.

— Когда же Фрол с отцом сблизился?

— Лет десять ему сполнилось, — дед задумался. — Может, чуть больше’ть. Приехал спафей[15] энтот, разодетый, на тройке’ть. Повинился перед сыном, Анфиске в ноги пал. Хочу, говорит, мальчику образовантие дать. Заберу, мол, в город, будет жить за мной, как сыр в масле. Но девка наша — ни в какую. Токмо вместе со мной забирай, по-иному’ть никак. Поспорили они чуток, да и уехал ирод ни с чем. Знали бы мы, что он еще многажды к мальцу приезжал. Тот на мельнице работал, муку просеивать помогал, вот и повадился Михайла Ардальоныч туды шастать. Соблазнял сынка посулами: брось, мол, мамку, да перебирайся в город. Королевичем жить будешь.

— Хоть бы Фролушка нам открылся, — запричитала бабка. — Мы бы его уберегли от беды.

— Не встревай, лявзунья[16]! Разве’ть внуку беглому горе досталось? Нет, в наш дом оно пришло’ть, — старик поднял помутневшие глаза на сыщика и прошептал. — Не пережила Анфиска… Как сманил сына искуситель, она быдто умом тронулась. С утра до ночи выла, лицо себе царапала, кричала жутко’ть. Токмо бражкой и успокаивали. Пила до беспамятства, покамест с ног не рухнет. Месяц страдала, потом в город пошла. Скандал закатила’ть у театра. Вернулась в коляске, с полными карманами золота. Откупился от нее еромыжник[17]. Клялся сына каждый месяц привозить, чтоб с мамкой виделся. Но в город ходить запретил. Дюже’ть стеснялся своего прошлого. Врал всем вокруг, что байстрюка с графиней нагулял, оттого допрежь и воспитывал дитё тайком, в деревне. А таперича приблизил к обчеству. Видать, энто шарму ему добавляло. Но смекнул, что ежели Анфиска станет часто’ть скандалить в Москве — тут шарму и поубавится. Боялся шибко. Сыну не раз говорил, что в пьяном виде бранчливая баба способна на любую подлость. А ведь сам — подлец. Потому кровиночку нашу и сгубил.

Митя, начавший уже клевать носом от жарко натопленной печи и монотонного бубнежа, встрепенулся.

— Сгубил? — он оглядел унылую избу, словно ожидая увидеть мертвую девушку или притаившегося злодея. — В каком смысле?

— Эх, барин, да какая тут может быть смысла? Беда одна’ть. Полгода Михайла Ардальоныч привозил сына к нам. В субботу днем колокольчик за окном — дзынь! Едуть. В понедельник, чуть свет, обратно’ть. Сам не задерживался. Выслушивал упреки’ть, мошной тряс — всякий раз оставлял два червонца. И сбегал трусливо’ть, поджав хвост. А в ту ночь… Кто ведаеть, как все случилось? Напились мы с бабкой допьяна, был грех. Спали мертвецки — пушкой не разбудишь. А как проснулись — внука нет в избе, и Анфиски нет. Пошел я искать, а она… В сараюшке… Уже холодная’ть.

Он крепился долго, но тут не выдержал, зарыдал, спрятав лицо в ладонях. Митя почувствовал неловкость, кашлянул и начал обмахиваться треуголкой. Сыщик дотянулся до бутыли и налил старику полную кружку. Тот вцепился обеими руками, долго пил, запрокинув голову. Бражка стекала по его бороде, капала на стол. Никто не торопил рассказчика, но по напряженной тишине за столом было ясно: все ждут продолжения.