Гремучий студень

Дед утерся рукавом, и заговорил, глядя в пол:

— До сих пор не верится, что Анфиска сама… Того’ть. Где оно видано’ть, чтоб человек, пусть даже’ть и девка, горло себе косой перерезал? А вот так ее и нашли’ть. Рубашка в крови, а в руках коса зажата — не вырвешь.

— Расследование проводилось? — спросил Мармеладов.

— Эх, да кому мы сдались, барин?! — старик поднял на сыщика глаза, полные безнадежной печали. — У твоих расследователей перья казенные’ть да чернила денег стоят. Нешто переводить их ради такой мелочи? Девки не люди, козы не скотина. Твои расследователи и жизни’ть наши в грош не ставять, что уж про смерть говорить. Мы и звать не стали никого’ть, схоронили Анфиску да помин справили. А внук с тех пор к нам дорогу забыл.

— Пошто брешешь, старый пень?! — возвысила голос бабка. — Дорогу забыл, ишь! Вы не слушайте безмозглого. Фролушка нам завсегда весточки присылал, а то деньги или гостинцы. А два года назад на Маслену приехал.

— Приехал он! — буркнул дед. — Зашел как чужой, на иконы не крестится, волком смотрит.

— Ну уж и волком! Молчаливый он стал, это правда, но нас любить не перестал же. Я щей налила. «Вот, внучек, чем богаты»… Он сел, а все молчит. Хлебает щи, а я гляжу — слеза у него по щеке текёт и в миску капает. Потом ишо одна. Потом ишо. Тут он зарыдал, совсем как младенчик. Помню, я его в люльке качала, ох уж он и заливался-то… Вскочил, волосы растрепаны, глаза безумные. «Простите», говорит, «меня за все». Дед буркнул: «Бог, мол, простит». А Фролушка ишо шибче зарыдал. «Нет», говорит, «Бог не простит! Так хоть вы не серчайте». Жутко мне стало, обняла его, к груди прижала. Шепчу: «Не виноват ты ни в чем пред нами. Не виноват!» А его колотит, быдто в горячке. Криком кричит: «Зло я творю! Зло премерзкое, а остановиться уже невмоготу». Поцеловал меня и убёг. Шапку забыл, а на дворе мороз лютый. Думаю, вернется тотчас. Но нет, не вернулся. С тех пор и пропал наш соколик. Мы уж всякое передумали…

— Да что об нем убиваться’ть?! — старик смотрел на жену с неодобрительным прищуром. — Непутевый, как батька евонный. От них одна погибель для всех.

— Ты-то больно путевый! — старуха поджала губы и уперла руки в бока. — Расспросил бы гостей, как внук в Москве поживает, здоров ли, не голодает ли… Нет, сидит, понимаешь, сычом да обиды старые пережевывает!

— Окстись, баба! — дед привстал из-за стола. — Не то я тебе…

Бабка отступила к печи и потянулась рукой к ухвату.

Мармеладов, предчувствуя драку, переливчато свистнул. Спорщики посмотрели на него, забывая на миг про свару.

— Хотите узнать, как в Москве поживают? — сыщик говорил негромко, заставляя всех прислушиваться к своим словам. — Давеча в своей квартире был убит актер Малого императорского театра Михаил Ардалионович Столетов.

— Ох ты… И как же’ть его?

— Взрыв бомбы. Следователь, приехавший из Петербурга, склонен обвинить в убийстве вашего внука.

— Энто вряд ли, — дед тяжело опустился на лавку. — Разное’ть про внука болтають, что бомбы в людей бросаеть без разбору… Тут уж Бог ему судья. Но на отца Фролка бы руку не поднял. Он на энтого супостата чуть не молился. На все готов был, чтобы только’ть похвалу отцову заслужить. Чтобы тот сынка достойным признал и наравне с собой поставил. Через энто и пошел зло творить, — он пожевал бороду и припечатал. — А блудодею — поделом! Оплакивать его у нас в деревне никто не станеть.

Старуха подошла к Мармеладову и робко протянула к нему руки.

— Вы уж передайте Фролушке, что мы завсегда ждем его домой. Скажете?

— Скажу, — пообещал сыщик. — Как увижу, сразу передам. А нам пора ехать.

Митя достал из кармана горсть серебра и, не пересчитывая, выложил на стол.

— Энто внучок прислал? — умилилась бабка.

— Да, — соврал почтмейстер. — Прислал с наилучшими пожеланиями.

— А это от меня, — Мармеладов добавил золотую монету. — Помяните Анфису.

— Спасибо, барин, — старик с трудом держался на ногах, но все-таки умудрился поклониться. — Намаялась девка на энтом свете. Может хоть на том отдохнет…

XIX

Не успела коляска отъехать от покосившейся избы, как на крыльцо выбежала старуха.

— Стойте! — кричала она — Стойте! Барин! Шляпу-то! Уф-ф… Шляпу забыли.

Митя пробормотал слова благодарности, но нахлобучил треуголку с плохо скрываемой досадой.

— Надоела тебе эта дребедень, — заметил сыщик.

— Хуже горькой редьки.

— Выбрось ее в кусты на обочине. А Ковничу скажешь, что ездил в Нахабино, и там забыл.

Почтмейстер вздохнул.

— Вранье выйдет.

— А ты шляпу у стариков не нарочно оставил? — прищурился Мармеладов. — Если разница лишь в том, что ты хотел схитрить, чтоб никто не заметил… Так я отвернусь.

— Что ты, братец. Заклад в споре — святое! Проиграл, изволь расплачиваться. Я обмана не предполагал, а треуголку и в самом деле забыл. Немудрено. Голова кругом от этой истории.

— Ты про жизнеописание Бойчука?

— А про что же еще?