Гремучий студень

— Огромная! Глубочайшая потеря! Невероятная! Для всего русского театра! Как он играл, легко, свободно, словно ветром был… Трагедия! Катастрофа, — заламывал руки Тигаев. А потом, также без единой паузы принял деловой тон. — Конечно, катастрофа. Мы репетируем как каторжане, с утра до вечера. Шутка ли, сам император приедет на премьеру к Рождеству. А как без Михаила Ардалионовича? Он у нас одну из ключевых ролей дает… Давал…

— Позвольте шторы открыть? — перебил его Мармеладов. — У вас тут душновато.

Директор бросил тревожный взгляд на занавешенное окно.

— Позвольте вам этого не позволить. Я недавно перенес изнурительную лихорадку. Доктора велели глаза от яркого света беречь. Потому и свечи жгу средь бела дня.

Сыщик вгляделся в его бледное лицо, отметил нездоровую синеву на щеках, припухшие веки и общую болезненность. Однако никакого сострадания не почувствовал. Враждебность Мармеладова на первый взгляд объяснялась обидой, все-таки директор театра долго отказывал им в приеме, а теперь, глядите-ка, рассыпается в любезностях.

— Уж простите за неудобство.

Тигаев свои извинения обращал к писателю Островскому, подчеркивая, что это единственный человек из присутствующих, чьим мнением он дорожит.

— Что ж, потерпим, — проворчал тот. — А какую пиесу репетируете для императора?

— Так ваш шедевр! Для императора мы всегда готовим лишь самое достойное.

Островскому понравился такой ответ, он пригладил бороду и откинулся на спинку кресла. Но тут же нахмурился.

— У меня, так-то, много шедевров…

— Безусловно! Каждая ваша пьеса — на вес золота, а по тонкости сюжетов и диалогов вы можете соперничать только с самим… — директор вовремя заметил яму, в которую чуть не рухнул, и тут же исправился. — Только с самим собой!

— Да на что мне ваша патока? — вскипел Островский. — Голову не морочьте. Скажите уже, какую пиесу репетируете?

— Так какую вы прислали, такую и репетируем. «Волки и овцы».

— Ах, эту… Эта хорошая, да. А вы ведь, Родион Романович, зарезали в газете моих «Овечек», хе-хе, — писатель улыбнулся критику, хотя при этом и зубами скрипнул. — Не напомните, за что?

— Так у вас, Александр Николаевич, замах в заглавии широкий, а бьете по большей части мимо. Это волки? Скорее уж пауки и мухи. Хоть герои у вас и хищные, но насекомые.

— А что же настоящие волки? Не таковы у них, разве, повадки, как я описал?

— Ничего общего. Волкам наплевать, что о них скажут или подумают другие. Этот хищник, когда голоден, сразу горло рвет, не играет с жертвой. Не выдумывает ничего, не плетет интриги. Про таких если писать, то пьеса слишком короткая получится: догнал, прыгнул, убил. Волки безжалостные, они отнимают чужую жизнь не мучаясь сомнениями. Как бомбисты. Убили Столетова и новое покушение готовят.

— На кого? — с показным интересом спросил Тигаев.

— Следствие дознается, не сомневайтесь.

— А может они уже дознались, просто тайну раскрывать не хотят?

— Может и так, — сыщик улыбнулся и повторил чуть тише. — Может и так.

Директор театра пригорюнился, вспоминая про убийство актера, а потом просветлел лицом:

— Из столицы прислали предписание готовить ложу для императора, да не одну, а… Вы ни за что не угадаете сколько!

— Ну что, две? — лениво предположил Островский.

— Три? — с азартом спросил Митя.

Директор выдержал эффектную паузу и поднял ладонь с растопыренными пальцами.

— Пять, господа. Пять! Александр Николаевич приедет с августейшим семейством. И все три Великих Князя со своими женами. Свита займет и бельэтаж, и бенуар. Никакого сброда на галерке. Только изысканная публика. В кои-то веки Малый императорский театр станет выше Большого! — он раздулся от гордости, но тут же снова опустил плечи. — Что у меня за жизнь, господа? Строил дворец муз. Год за годом, по камушку, по кирпичику. В основании — маститые таланты, башенки из актеров подрастающих, но уже имеющих поклонников. Лелеял мечту, стремился к ней, только забрезжил успех… Но тут этот треклятый взрыв, и в один миг все рушится!

— Как думаете, мог желать смерти Столетова кто-то еще? — задумчиво проговорил сыщик, разглядывая шкап с книгами. — Мы все на бомбистов думаем… Но если это не они?

— А кто? Ревнивый муж? — Тигаев подмигнул, подчеркивая пикантность ситуации. — Но мне очевидно, что все эти графини и княгини становятся любовницами актеров как раз оттого, что собственные мужья уже не проявляют к ним интереса. Так что здесь вы вряд ли найдете повод для убийства. И потом, не станет граф бомбу подбрасывать.

— Но у графа достаточно золота, чтобы нанять убийцу и обставить все так, будто это бомбисты Столетова убили.

— А зачем? Кому мог помешать старый ловелас? Неужели…

Директор замялся, подбирая слова.

— Ох уж эти театральные паузы! — возмутился Островский. — Не тяните кота за хвост.