Гремучий студень

— И с этими недотепами империю от бомбистов защищать? — вздохнул полковник. — Черт с тобой, Кашкин. Спи! Разбудишь его через полчаса, — бросил он унтер-офицеру, выходя из дома. — Сам-то не уснешь?

— Никак нет!

Но когда полковник вышел за порог, жандарм тоже зевнул.

ХХХ

Лукерья уснула в санях, заботливо укрытая шинелями. Жандарм старался не стонать и почти не скрипел зубами, хотя девица положила голову именно на то его плечо, которое пробила пуля. В больнице раненые настояли, чтобы доктор в первую очередь осмотрел г-жу Меркульеву.

Она не возражала.

Она так и не вынырнула из тягучей полудремы — ходила, говорила, улыбалась, почти не осознавая этого, как лунатик. Лишь когда царапину на лбу смазали йодом, Лукерья ойкнула и ненадолго пробудилась. Но в санях, скользящих по утреннему снежку к Пречистенке, журналистка снова провалилась в сон. Вознице пришлось потрясти ее за плечо:

— Приехали, вот десятый дом.

Она постояла несколько минут на улице, вдыхая морозный воздух, чтобы окончательно прогнать сон. Потом распахнула дверь, шагнула в общий коридор и прикусила губы, чтобы не закричать.

В простенке между двух дверей сидел Хруст.

Не может быть!

Бандит погиб в Хапиловке — бомба взорвалась, он пролетел через всю комнату, рухнул навзничь. Тот офицер потом сказал: «Мертвый, башка вся в крови». Откуда же здесь этот амбал? И как он успел появиться раньше нее?

Призрак, не иначе…

Она еле слышно выдохнула и попятилась на улицу. Доска под ногой пронзительно скрипнула и этот ужасный звук разбудил чудовище. Призрак поднял окровавленную голову. Тяжело поднялся, упираясь спиной в стену. Пошел к Лукерье, раскинув руки, будто радушный хозяин, возжелавший обнять гостью. И все это в полной тишине! Хруст не произнес ни слова, ни звука, отчего девушка все больше убеждалась, что перед ней привидение. Бесплотный дух. Эти огромные ручищи — лишь плод испуганного воображения. Просто дым, сквозь который можно проскользнуть в комнату Мармеладова.

Она рванулась вперед, но призрак сгреб ее в охапку, не позволяя вырваться. Журналистка услышала как стучит сердце под кумачовой рубахой — значит, живой. Как-то сумел воскреснуть и свою вторую жизнь решил начать с убийства. Подслушал адрес, по которому собралась ехать журналистка, подстерег…

Две огромных ладони сжали ее виски, пальцы больно вдавились в затылок. Хруст поднял девушку на целый фут, она болталась, словно платье на веревке. Громила надавил сильнее и зарычал:

— Вот и все, шалава.

Хриплый голос разогнал наваждение, Лукерья вытряхнула из рукава револьвер и ткнула в широкую грудь бандита.

— Пусти. Убью!

Тот скосил глаза:

— Что? Этой пукалкой? Да меня бомбы не берут.

Хруст хохотал, широко разевая рот. Луша сморщилась от водочного перегара, а потом, вспомнив наставления сыщика, сунула ствол вело-дога в гнилозубую пасть и нажала на тугой крючок.

Ничего себе!

Пистолетик махонький, а звук раскатился, как ей показалось, до самого Кремля. Все жильцы проснулись, топтались за тонкими дверками, прислушивались, шушукались, но никто не выглянул — мало ли, сколько еще патронов у стрелка. Выйти отважился лишь Мармеладов. Судя по мятому костюму, спал он одетым и проснулся еще до выстрела, разбуженный шумной возней в коридоре и громким смехом бомбиста. Сыщик чуть не споткнулся о мертвого амбала.

— Что случилось?

— М-мамочки мои! Я убила человека, — нервное напряжение схлынуло, девушка стояла возле трупа на коленях и рыдала. — Приставила дуло к его голове, спустила курок… И теперь он мертвый…

Мармеладов склонился к убитому и, прежде всего, убедился, что тот не дышит. Потом поднял вело-дог и положил в карман сюртука. Лишь после этого обернулся к Лукерье, которая продолжала причитать:

— Мамочки мои! Его жизнь только началась, а я взяла и выбросила ее…

— Это не имеет значения, — оборвал ее сыщик.

Он крепко обнял журналистку за плечи, но говорить старался спокойно, даже излишне сухо, подавляя бурю чувств, клокочущую внутри.

— Вело-дог придумали для того, чтобы отгонять собак. Если бы на вас кинулся бешеный пес, стали бы вы переживать, что пристрелили его?

— Но это же не пес, — всхлипнула Лукерья. — Че… Человек же…

— Только внешне, уверяю вас.

— Вы правда так ду… думаете?

— Ядрена морось! В коридоре обжимаются. Мало вам комнаты? — Серафима пришла из своей каморки под лестницей, на ходу оправляя юбку. — Стрелять-то было зачем? Хозяйка от бессонницы мучается, под утро заснула, а вы тут…

Служанка заметила мертвого бомбиста и осеклась.

— Это кто же его? Ты или… Она, что ль?

Сыщик кивнул.

— Ой, девчушка! Натерпелась, поди, страху-то, — захлопотала Серафима. — А ты чего застыл? В комнату неси, у нее ноги не пойдут. Я за водой сбегаю.

Сыщик подхватил Лукерью, донес до оттоманки, накрыл пледом и присел рядом, на краешек.

— А я ведь видела прежде, как его убивали. В Хапиловке, где бомбисты прятались, — она смотрела в потолок и говорила тихо, безжизненно. Потом вцепилась в руку сыщика и затараторила:

— Я должна пересказать вам все, что услышала!

— Это после успеется.

— Нет, немедленно!

Мармеладов слушал ее скороговорку, не перебивая, пока не пришла Серафима.