Гремучий студень

— Вот как? — хмыкнул Порох. — В столь ранний час?! Но можно и к нему, конечно. Что застыл, ротозей? — это уже городовому, которого взяли вместо кучера. — Отвезешь барышню на Пречистенку. К которому дому?

— К десятому.

— К десятому, слыхал? Вези барышню как фарфоровый сервиз! А вы будьте осторожнее, г-жа Меркульева. С вашим везением…

Она не дослушала и вышла, придерживая двумя руками разорванную юбку, чтобы не разлеталась. Через пару минут во дворе грянуло: «Но! Пошли, пошли, свиньи ленивые! Но-о-о!!!» Колокольчики не звякнули, их жандармы на дугу изначально не вешают, поскольку приезжать, чаще всего, нужно тайком.

— А я всегда знал, что мундиры на свиньях ездят, — припечатал Степка. — Подобное к подобному тянется.

Полковник рассмеялся почти дружелюбно.

— Вы бойкий молодой человек. Такие обычно держатся долго. Верите ли, одному переломали пальцы на руках, потом разбили колени. В хлам разбили. Лицо — сплошное кровавое месиво, — он задумчиво выпустил дым. — А все язвил да огрызался. Доктора потом сказали: тронулся умом от боли. Оттого и геройствовал.

Порох щелчком выбросил окурок в окно, встал, прошелся по комнате.

— А вы приятно устроились. Общий котел, — вот он, единственный. Общая спальня. У вас же так принято? Liberte, Egalite, Fraternite[32]. Понимаю-понимаю… Девка тоже общая?

— Не смей так говорить, держиморда! — юноша сорвался с места и замахнулся, чтобы влепить Пороху пощечину, но дюжие жандармы навалились, выкрутили руки за спину. — Клавдия вовсе не девка! Она наша сестра по оружию.

— Великолепно, молодой человек. Просто великолепно, — полковник снова уселся на табуретку и улыбнулся, но не радостно, а как-то зловеще. — Вы показали свое слабое место. Клавдия, значит? Через нее мы всю информацию и получим. Не признается сама, расколетесь вы, лишь бы прекратить мучения сестры по оружию. Боже, как высокопарно!

— Да она упираться не станет, расскажет все, что мы захотим узнать. Правда ведь, милая? — унтер-офицер подошел к Клавдии вплотную, грубо нащупал под платьем ее соски, больно стиснул, да еще и выкрутил вверх. — С нами лишь мертвецы не говорят.

«Мертвецы. Мы все — мертвецы», — мысленно повторяла девушка, обещая себе, что вытерпит пытку и не закричит.

Но она закричала.

В глазах потемнело от боли, а слезы предательски потекли по щекам.

— Клава! Клавочка! — бился Огонек в руках жандармов. — Пустите меня! Пустите ее! Я убью вас, слышите? Убью всех!

Ему удалось повалить своих мучителей на пол. Одного Степка боднул лбом в ухо. Другому, который оказался снизу, вцепился зубами в щеку. Тот перестал удерживать руку юноши и взвыл от дикой боли. Унтер-офицер бросился на помощь, оставив Клавдию под присмотром Кашкина. Следователь тоже вскочил с табуретки и примеривался, как лучше ухватить бомбиста и вытащить из кучи малы.

Клавдия ничего не видела. Набегающие слезы размывали мир, как акварельный рисунок.

«Слабое место».

Так назвал ее истязатель. К сожалению, это правда. Для бойца революции у нее слишком нежная кожа. Не теперь, так через час, через два или три, она сдастся под пытками. И выдаст всех. Даже того, единственного, которого любит без меры. Если только…

Глаза моментально высохли. Полицейский держал ее за локти, потому и не заметил, как Клавдия нащупала в складках юбки потайной карман, потихоньку, затаив дыхание, вытащила гильзу с ядом. Сковырнула ногтем засохший хлебный мякиш и, вырвавшись на мгновение из потных рук врага, сыпанула порошок под язык.

Горечи не почувствовала. Ей вспомнился вкус фисташкового крема, который брызнул в рот, стоило прикусить пирожное. Неаполитанское, верно? Или нет? Другое. Но это уже не важно.

Все не важно…

Мысли закружились в ее голове радужной каруселью, и Клавдия замертво рухнула в объятия городового.

— Да как же, — оторопел Кашкин. — Илья Петрович! Тут вот…

— Чего застыл, мямля? Разожми ей зубы! Не дай проглотить яд! — ярился Порох, но увидев, как обмякли плечи и подкосились ноги девицы, махнул рукой. — Эх, растяпа, проворонил!

Он долго размышлял о чем-то, глядя в окно на розовеющее небо. Выкурил три папиросы. Потом повернулся к унтер-офицеру.

— Я заберу вторые сани и повезу в участок нашего юного героя, — сказал полковник бесцветно-равнодушным голосом. — Заберу с собой оставшихся жандармов. А вы с Кашкиным обыщите все.

— Что прикажете искать?

— Любую зацепку, которая подскажет, где скрывается Бойчук. А потом грузите все улики в третьи сани, и стрелой в участок. А этого, — он кивнул на Огонька, связанного по рукам и ногам, — посадить в камеру и не давать спать. Пока не сломается.

— Да уж, это пытка, так пытка, — проворчал Кашкин. — На себе испытал…

— Дерзишь? — нахмурился Порох.

— Никак… нет! — городовой не удержался и зевнул. — Простите. Илья Петрович, но я уже на последнем пределе. Три ночи толком не спал, глаза слипаются, руки ватные… Потому и девицу не удержал. Дозвольте вздремнуть полчасика? Прямо тут, на тюфяках. А потом обыщем хоть всю Хапиловку!