Гремучий студень

— Господи, да чего ты ее одетую-то уложил? — поразилась служанка. — Спишь в костюме, и барышню к тому же приучаешь? Эх, пентюх… Ей же дышать нечем, грудь пинджаком утянута! Все, отойди! Сама ее раздену. Ты пока снотворного накапай, я у хозяйки взяла.

Она протянула пузырек и стакан с водой. Сыщик шагнул к столу, а служанка принялась хлопотать над Лукерьей.

— Не бойся, золотко, все позади. Поспишь и легче станет. Синяки заживут, царапины затянутся. А я пока одёжу твою почищу, юбку залатаю. Будешь красавицей ходить. Спи, милка. Спи-отдыхай!

Она собрала вещи в узел и вышла из комнаты.

Мармеладов считал капли, шевеля губами.

— Девятнадцать… Двадцать. Все.

Подумал и добавил еще две, для надежности. Лукерья послушно выпила из чашки, а потом оттолкнула сыщика кулачками.

— Вы меня не слушали! — возмущенно воскликнула она.

— Слушал. И очень сосредоточенно.

— Ну и что думаете? Я совсем запуталась. Я уже ничего не понимаю. Охранка, бомбисты… Кто прав?

— Да все правы, — сказал Мармеладов. — Кого из них ни спроси, все считают правыми себя, а остальных — лжецами.

— Но все правыми быть не могут!

— Это лет через сто рассудят.

— Бог рассудит?

— Нет. Потомки, которые будут писать историю. А Бог как раз призывал не судить.

Она натянула одеяло до самого подбородка.

— Я так устала от этого ужаса. Хочу уехать из Москвы, как можно дальше.

— Куда же, если не секрет?

— Туда, где не взрывают бомб. В Европу! За это утро я стала старше на тысячу лет. Я поняла, что жизнь может оборваться в любой момент, а потому нужно жить только сегодняшним днем.

Лукерья протянула руки, обняла сыщика за шею и крепко поцеловала его в губы, не обращая внимания на съехавшее одеяло. Но потом отпрянула, испугавшись своего порыва.

— Вы пьяны? — удивленно спросил Мармеладов.

— Если бы! Двух глотков арманьяка маловато, чтобы забыть обо всем. В том числе и о приличиях.

Она отвернулась к стене и задышала ровно, будто уснула. Но через минуту заговорила, не поворачивая головы.

— Вы чёрствый человек, не умеющий оценить глубину чувств настоящей женщины. Но я не держу на вас зла или обиды. Но… Неужели вы, такой умный, и не понимаете простых вещей?! Вы скучнейший человек на всем белом свете, Родион… Романович. Вы… Вы… За-ну-да! И я… вас…

Девушка громко зевнула и на это раз, уже без всякого притворства, провалилась в глубокий сон.

— Ты скажи, головастый, что с упокойником делать? — Серафима бочком протиснулась в комнату, сжимая в руках кочергу. — Нехорошо, что он в коридоре-то лежит. Хозяйка уже послала мальца к околоточному.

— Злится? — спросил сыщик.

— А то! Неистовствует. В ее спокойном и честном доме такие вот безобразия. Ох, обалдуй… За твои выходки потащат нас всех в каталажку.

— С полицией я вопрос улажу, — отмахнулся Мармеладов. — Поеду к полковнику Пороху. Скажи квартальному, что дело это политическое. Пусть убитого отвезут в участок на Солянке. Запомнила?

— Чего же тут запоминать? Порох и Солянка.

— Я мигом обернусь. А ты пока Лушу… Лукерью Дмитриевну одну не оставляй, — в голосе сыщика прорезалось беспокойство. — У того бандита сообщники имеются.

— Пущай сунутся! — она потрясла кочергой. — Ты беги, шебутной. Не сумлевайся, никто сюда не войдет. Разве что хозяйка захочет взглянуть, с кем ты шашни крутишь.

— Я не…

— Беги, говорю! Девица твоя проспит до сумерок, но ей оно на пользу, после всех тревог.

XXXI

— Никак не можно-с! — унтер-офицер заступил дорогу Мармеладову. — Илья Петрович спать изволят.

— Неужели?! — усмехнулся сыщик. — Железный человек заржавел?

— Приехал из Хапиловки, сел к столу, бумаги перебирать, щеку рукой подпер и уснул. А в другой руке цыгарка дымится. Я ее потом уж вынул осторожно, чтоб пожара не случилось, на цыпочках вышел и дверку прикрыл. Пусть отдохнет полковник, исхлопотался весь. Проявите понимание.

— Но я по срочному вопросу.

— Да уж не срочнее моего будет, — жандарм воровато оглянулся на закрытую дверь и понизил голос до шепота. — Я приехал из Хапиловки доложить, что бомбист сбежал. Но будить его высокородие не рискнул. Выспится, потом уж с новыми силами споймаем убивца.

— Это который сбежал? — заинтересовался Мармеладов. — Хруст?

— Мне их клички неведомы. Амбал в красной рубашке. Он под столом лежал, притворялся убитым. Рожа в крови, пылью припорошен — чисто мертвяк. А потом разъехались все, только мы вдвоем остались обыск проводить. Я на двор вышел, сарай проверить. Кашкин в доме остался. Ну и прилег поспать на бандитский тюфяк. Тут, видать, этот гад и выполз. В окно выпрыгнул — и к саням. Вскочил, вожжи натянул, свистнул залихватски. Я пока выскочил из сарая, его уж и след простыл. Стрельнул пару раз вслед, да бестолку. А из Хапиловки этой пока доберешься. Извозчика там не встретишь, пришлось пешком, по косогору…

— А Кашкин что же, не пошел?

Унтер-офицер стянул с головы фуражку и потупился.

— Нету больше Кашкина. Погиб боевой товарищ. Этот верзила бедолаге голову раздавил. Спящего не пожалел. А сам убег… Ништо, я разыщу этого бандита, где бы он ни прятался. Пристрелю, как собаку.