Гренадилловая шкатулка

— Зачем вам это знать?

— Я хочу довести до их сведения, что я — мать его незаконнорожденного сына. Я намерена предъявить свои права на наследство.

— У вас есть доказательства того, что бракосочетание имело место?

— Брачное свидетельство, вероятно, среди бумаг Монтфорта. У меня есть документы, подтверждающие, что он посылал мне деньги на протяжении последних девятнадцати лет.

Без брачного свидетельства она вряд ли могла на что-то претендовать. То, что я знал о Монтфорте и его методах обольщения, не оставляло сомнений в том, что церемония бракосочетания была фарсом, устроенным исключительно для его удовольствия. Тем не менее я не счел нужным говорить о своих подозрениях. Я назвал Уоллеса, сообщил, где его искать, и посоветовал ей связаться с ним. Записывая для нее на листке бумаги необходимые сведения, я вдруг почувствовал, что тепло комнаты, мягкое кресло, аромат ее благовоний душат меня. Мне не терпелось уйти из этого дома, из этой гостиной, от ее лицемерия. У меня оставалось еще несколько вопросов к ней, но после всего, что я пережил в этот день, меня начинала одолевать усталость, разум затуманивался, и я уже был не в состоянии сформулировать эти вопросы.

Не заботясь о приличиях, я наскоро попрощался с ней, пообещав снова зайти при первой Же возможности. Как же мне стало хорошо, когда я вышел на улицу и полной грудью вдохнул кислый лондонский воздух. Здесь грязь не пряталась под пудрой и благовониями; навозные кучи и лужи были на виду, и их просто следовало обойти, чтобы не замараться. Сворачивая с площади, я вдруг услышал за спиной грохот мчащегося экипажа. От страха у меня неистово забилось сердце. Неужели еще один сумасшедший возница вознамерился раздавить меня? Я метнулся к ближайшим воротам, надеясь, что под их защитой я буду в безопасности, и увидел, как экипаж резко затормозил возле меня. Из глубины кареты показалась рука в перчатке — женская — и открыла окно.

В проеме появилась Элис. Она протягивала мне шкатулку Партриджа.

— Добрый день, мистер Хопсон, — поздоровалась она, холодностью отвечая на мою радостную улыбку, что меня невольно насторожило. — Довожу до вашего сведения, что мастер по замкам не в состоянии открыть вашу шкатулку; он не может найти замочную скважину. С подобными механизмами он еще не сталкивался. — Почти без паузы она продолжала ледяным тоном: — Как и с кем вы проводите свой досуг, меня не касается. Но раз уж я встретила вас, позвольте заодно и предупредить, что отныне я не желаю принимать вас в своем доме по делам личного характера. И ваше приглашение в театр мы с братом вынуждены отклонить.

— Ничего не понимаю. — Я забрал у нее шкатулку. — Я чем-то вас обидел?

— Вряд ли вы способны меня обидеть. Вам известно, что я — человек прямой, и, поскольку вы сами напросились, теперь не взыщите. Вы только что проводили время в обществе женщины, услугами которой заручиться проще, чем нанять экипаж.

Я был возмущен. Как же быстро она делает выводы. Неужели и впрямь считает, что я падок до чар мадам Тренти?

— Ваш упрек совершенно необоснован. Мадам Тренти — клиентка Чиппендейла. Я заходил к ней, чтобы расспросить ее о Партридже.

— И поэтому вы стояли голый в окне? Взгляните на себя — расфуфыренный, как ее домашняя обезьянка. Если вы таким способом ищете правду о судьбе вашего несчастного друга Партриджа, делайте это без моего участия.

— Она одолжила мне эту одежду только потому…

Не дослушав меня, Элис стукнула кулаком по стенке кареты. Кучер хлестнул лошадь, и карета покатила в туман. Я стоял в замешательстве, провожая взглядом исчезающий в серых клубах фонарь на задке экипажа.

Глава 10

Фоули прибыл утром следующего дня, несколькими часами раньше, чем ожидалось. Прежде чем он успел спросить меня, его перехватил Чиппендейл, который не мог обойти вниманием столь изысканно одетого (хотя и незнакомого) гостя, заглянувшего в его владения. Здесь я должен сказать, что мой хозяин любил тайком наблюдать за новыми заказчиками, впервые попадавшими в его салон. Чтобы добраться сюда, они должны были прошагать пол-улицы святого Мартина, минуя пестрые сборища обосновавшихся на ней актеров, зодчих, скульпторов, лекарей, бездельников и острословов, переступая через лужи и мусор. Обманчиво скромный фасад являл разительный контраст с внутренним убранством. Ароматические свечи в фарфоровых подсвечниках источали благовония, стены украшали зеркала в позолоченных рамах, а в зеркалах отражались во всех мыслимых и немыслимых конфигурациях предметы мебели, ковры, изделия из бронзы, люстры.

Однако когда я вошел в парадные комнаты, мне показалось, что Фоули будто и не заметил окружавшего его великолепия. Он не выказывал изумления, которое так любил наблюдать в своих гостях Чиппендейл, хотя в лице его вместо привычной невозмутимости сейчас читалось нетерпение. Не оттого ли, что он узнал нечто очень важное? В ту же секунду, как Фоули увидел меня, выражение его лица изменилось, и он недвусмысленно дал мне понять, что желает избавиться от Чиппендейла. Мой хозяин в это время с упоением расхваливал ему свой товар: