Гренадилловая шкатулка

— На том основании, что вы знатная персона, и ваше слово имеет больший вес, чем его, — с жаром отвечал Брадфилд. — Говорят, Чиппендейл — весьма амбициозная личность, стремится зарекомендовать себя джентльменом. По всей вероятности, он жалеет, что продал эскизы Монтфорту, и теперь хочет вернуть их себе задаром, чтобы предать еще раз. Не понимаю, почему вы не можете оставить их у себя.

Я вознегодовал, забыв про свою недавнюю неприязнь к хозяину. Как смеет Брадфилд обвинять его в бесчестности? Я хотел предложить Фоули, чтобы он показал Брадфилду документы, подтверждающие законность претензий Чиппендейла, но потом мне пришло в голову, что он, возможно, специально умалчивает о них и мне лучше не вмешиваться. Поэтому я сидел, прикусив язык, и молча пережевывал свою досаду на Брадфилда.

Чтобы отвлечься от их разговора, я вернулся мыслями к неприятному инциденту с Элис. Как же его уладить? Почему она не поверила мне, почему отказалась выслушать? Большинство женщин, с которыми я общался, охотно принимали мои объяснения (даже если они были далеки от истины), дабы сохранить чувство собственного достоинства. Но Элис была более импульсивна, менее сговорчива, и мне стало обидно, что она заподозрила меня — безо всяких на то причин — в развратной связи с мадам Тренти. Меня это задевало даже больше, чем безобразная болтовня Брадфилда.

Я на чем свет проклинал подлую мадам Тренти. Конечно, у Элис были все основания дурно отзываться о ней. Будучи актрисой, она жила в порочной атмосфере скандалов, сводничества и излишеств, но мне этот мир был чужд. Мадам Тренти меня не привлекала. Мне было хорошо и уютно в своей социальной среде. Мадам Тренти интересовала меня лишь в связи с информацией о Партридже. Я вдруг подумал, что мадам Тренти — весьма любопытная особа. В гостиной Чиппендейла она сверкала, как экзотический цветок на пустыре, и он принимал ее, словно герцогиню. И все же непонятно, почему он так преклоняется перед ней? Откуда у актрисы средства на столь роскошную дорогую мебель, которую он предлагает своим клиентам? Может, у нее есть тайный богатый покровитель, перед которым благоговеет Чиппендейл? Допустим, Тренти требовала, чтобы над ее секретером работал непременно Партридж, потому что считала его своим сыном (или утверждала, что он ее сын). Но почему Чиппендейл так переполошился, когда она упомянула о Партридже? Позавидовал его таланту? Вряд ли, ведь Партриджа уже не было в живых. Потому что Партридж представлял для него некую угрозу? Исключено. И вдруг меня осенило. Между Тренти и Чиппендейлом существует тайный сговор, о котором я не ведаю.

Размышляя над природой этой связи, я вдруг услышал странное бульканье, доносившееся из соседней комнаты. Из вежливости я делал вид, будто ничего не замечаю, но звуки продолжались, становились громче и вскоре переросли в отчаянные вопли. Наконец и Фоули услышал их.

— Что там происходит, Брадфилд? Кому-то плохо? — спросил он.

— Я же говорил вам, что у нас остановились Роберт с Элизабет.

— Они больны? — встревожился Фоули. — Кто это так страшно кричит?

Брадфилд добродушно улыбнулся.

— Забыл сказать. Как выяснилось, Роберт Монтфорт у нас хирург-любитель.

— Хирург?

— Я узнал это сегодня утром, когда один из моих слуг пожаловался на зубную боль. Роберт услышал его стенания и предложил сделать ему операцию бесплатно, когда тот освободится. За несколько минут до вашего приезда он вооружился скальпелем, Элизабет ассистирует ему. Судя по шуму, операция идет полным ходом. Пойдемте посмотрим. Это забавно.

Он вывел нас в сумрачный холл, и по черной лестнице мы втроем спустились в кухонные помещения. Небольшая комнатка, в которой чистили серебро, сейчас служила операционной. На столе, раздетый до пояса, лежал мужчина средних лет. Он был привязан в трех местах: его щиколотки, пояс и горло перетягивали кожаные ремешки. Рядом стояла початая бутылка бренди, возле нее — миска с жидкостью, в которой среди кровяных пятен плавал гнилой зуб. Когда мы вошли, Роберт Монтфорт, в заляпанном кровью кожаном фартуке, через медную воронку вливал в рот пациента бренди. Элизабет ассистировала ему, с помощью деревянного клина держа открытым рот бедолаги. Трудно было сказать, по своей ли охоте она взяла на себя роль помощницы, ибо, хоть вид у нее и был сосредоточенный, я заметил, что лицо ее бледно и невыразительно, будто она спала на ходу. Чего нельзя сказать о пациенте. Выпучив глаза, он скоблил зубами по дереву, словно взбесившееся животное; смесь крови, бренди и пенящейся слюны сочилась из уголков его рта и пузырилась из ноздрей.

— Ну, как успехи, Роберт? — спросил Брадфилд. — Я привел зрителей. Уже удалил?

— Удалил. — Глаза Роберта светились триумфом. — Только у этого олуха еще с десяток зубов, которые нужно вырвать, а он дрыгается, мешает мне оперировать. Элизабет не может его удержать.

Внезапно его взгляд упал на меня.

— А-а, Хопсон-плотник. У вас-то сил достаточно. Давайте-ка, держите его голову. Я закончу в два счета.