Грешная и желанная

Только представьте! Побежден кухаркой! Конечно, Йен был не настолько ребенком, чтобы выхватить лепешку у нее из-под носа, хотя и очень хотелось.

– Давайте я найду для вас славный кусочек сыра, мастер Йен, – пошла на мировую она.

– Ну хорошо. – Он решил принять поражение достойно. Сел за стол и раздраженно отодвинул вазу с цветами.

– Это принесли для мисс Дэнфорт, – гордо произнесла повариха, как будто это было ее личное достижение.

– Потрясающе, – сказал Йен.

И критическим взглядом посмотрел на них. Это от какого-то владельца теплицы, то есть практически от любого в Суссексе, у кого есть деньги. Гадая, кто бы это мог быть, Йен снова испытал приступ раздражения.

– Но она отдала их мне, такая милая девочка. А остальные велела отнести на кладбище. И подарила Джорди игрушечных солдатиков! У нее золотое сердце, вот что я вам скажу.

Йен едва не поперхнулся.

Но с другой стороны, с чего бы ему думать о сердце Тэнзи Дэнфорт? Или вообще о чужих сердцах, учитывая, что она развернула целую кампанию по похищению сердец практически у каждого мужчины, с которым столкнулась, включая, вероятно, и того, чье сердце он просто не может ей позволить украсть. То есть Лэнсдауна.

Но что происходит в ее сердце? Ей можно сделать больно, это Йен уже знает. Она повела себя, как дикий зверь, в которого тычут копьем, когда он намекнул, что она может ранить того, кого он любит.

Он ощутил острый укол в районе солнечного сплетения. Сочувствие или чувство вины, толком не понять. Внезапно захотелось, чтобы он этого не говорил. И мысль, что он мог ранить ее чувства, показалась особенно противной.

Миссис де Витт поставила перед ним сыр и кусок хлеба, намазанный медом. Мед был предложением мира.

– А откуда вы знаете, что мисс Дэнфорт любит именно такие лепешки? – спросил Йен.

– Мы встречаемся тут по ночам, болтаем о том о сем и перекусываем.

Он опять едва не поперхнулся.

– Вы… встречаетесь тут? – в замешательстве спросил он. – По ночам? Вы и мисс Дэнфорт?

– Да, мастер Йен, ведь она еще совсем юная, и я думаю, ей тут немного одиноко. Иногда ночью мы с ней болтаем в кухне. Не каждую ночь. Иногда очень поздно. И я оставляю для нее лепешку, и если утром ее нет, значит, мисс Дэнфорт опять плохо спала. Молодая леди совсем одна в целом мире. А тут все вы, большая дружная шумная семья, и вам знакомы все вокруг, и все земли тоже. А ей одиноко, понятно?

– Она одинока, потому что сумела оттолкнуть от себя всех дам в Суссексе и околдовать всех мужчин, так что они готовы ради нее ранить и себя, и других.

Миссис де Витт снисходительно засмеялась.

– Ах, мастер Йен, вы, конечно же, преувеличиваете, а это на вас непохоже.

– Нет, я говорю правду!

Миссис де Витт еще веселее рассмеялась над тем, что явно сочла его грубоватой шуткой.

– Ах, вы всегда были остроумным, мастер Йен. Только подумать!

– Одинока? Да у нее железный характер! Будь она мужчиной, задала бы жару Наполеону! У нее же нет совести!

Но едва он это произнес, как его охватили сомнения.

– Конечно, у нее железный характер, мастер Йен. Она же одна в целом мире, так какой выбор есть у девушки? А вот насчет «совести нет» – это неправда. Лично я считаю ее милой, как…

– Только не говорите «ангел»!

– О, я думаю, она просто не в вашем вкусе, мастер Йен. Вы никогда не увлекались ангелами.

И с любовью подмигнула ему.

Йен вздохнул.

– Это верно, никогда.

Одинока. Он вспомнил выражение лица Тэнзи, когда он спросил, знает ли она кое-что о перепуганных маленьких мышатах. Как будто схватил ее за воротник и начисто оторвал его. Лишил необходимой маскировки.

И все-таки это для ее же пользы, в этом он уверен.

Но тогда почему у него вдруг возникла неприятная потребность извиниться?

Любопытство победило.

– И о чем же вы с ней разговариваете?

– А, просто женская болтовня. Расходы, и готовка, и всякое такое. Вам это точно не интересно. – Кухарка произнесла это с непроницаемым лицом.

Всего день назад она была бы совершенно права.

Тэнзи умудрилась убедительно блистать весь остаток вечера.

Но день тянулся слишком долго, и невероятные усилия, требовавшиеся ей, чтобы очаровывать, привели к головной боли, как будто она выпила слишком много шампанского, чего не было. Она подозревала, что это своего рода душевное похмелье, тесно связанное с жестокой, но точной оценкой ее характера, сделанной Йеном Эверси, и его пренебрежительным о ней отзывом.

Она тяжело опустилась в кресло, подперла руками подбородок и изо всех сил попыталась его возненавидеть, но все, чего добилась – это новых душевных мук. Она чувствовала себя фокусником, чьи тайны внезапно выставили напоказ. Нет, винить его невозможно. По правде сказать, она им даже восхищалась, что только усиливало страдания, потому что теперь сомнений не осталось – он ее терпеть не может, а ей нравится даже сильнее, чем прежде.