Грешная и желанная

Дело в том, что Йен не рассказывал этого ни единой душе. О, историю, стоящую за этим сном, он рассказывал. Она была одной из тех военных историй, которыми мужчины делятся друг с другом. Но никогда не признавался, что это преследует его в снах.

И пока он молча сидел и ждал, только потрескивание огня нарушало тишину, а один раз в камине прогорело и упало полено.

– Ты слышала, как я разговаривал во сне?

Он всегда хотел это знать. И всегда боялся ответа.

– Это было похоже на «Юстина».

Ах, черт возьми!

Йен длинно, обреченно вздохнул и провел рукой по лицу:

– Лучше бы ты этого не слышала. Ты что, шпионишь за мной, Тэнзи?

Впрочем, Йен понимал, что любое проявление негодования с его стороны будет лицемерием, ведь сам-то он тоже за ней шпионил.

– Я не знала точно, ты ли это, убедилась совсем недавно. Просто думала, что вижу мужчину с красивым торсом.

Это его позабавило. С красивым торсом?

В жизни ни одна женщина его так не обезоруживала, честное слово. Она единственная в своем роде.

«Не раскрывайся ни перед кем так сильно, Тэнзи, тебе могут сделать больно, – хотелось ему крикнуть. – Ты не должна говорить мне ничего подобного». Он хорошо знал силу слов и лести, потому что сам ее использовал. Да и она тоже, если уж на то пошло. Но она такая искренняя.

Да что с ним такое, почему искренность полностью лишает его присутствия духа?

Он мог сказать, что тоже считает ее красивой. Что ее губы – это благодать.

Но не скажет, потому что подобные слова привязывают к тебе того, кому ты это говоришь. Каждый хочет знать, как много он значит для другого. Он никогда не бросался такими словами.

И, пожалуй, будет разумнее отпустить ее руку. Только… только не прямо сейчас.

– Кто такая Юстина? – внезапно спросила Тэнзи.

– Частица войны, не желающая оставаться в прошлом, вот и все.

– Ты ее любил?

Он издал стон недовольства.

– Господи. Женщины и это слово! Они так свободно об этом говорят, но сомневаюсь, что хотя бы половина из них понимает, что это значит.

– Другими словами… нет?

Йен вздохнул, притворяясь, что раздражен до предела, что вызвало еще одну улыбку Тэнзи.

– Ладно. Раз уж ты такая настырная. Юстина была… была человеком, за которого я чувствовал ответственность, и она погибла на войне. Я не успел ее спасти. И полагаю, сожалею об этом каждый день.

Он украдкой глянул на нее и обнаружил, что взгляд ясных глаз устремлен в потолок.

Йен улыбнулся. Похоже, она все время смотрит вверх.

Но улыбка увяла, едва он вспомнил, что Тэнзи ищет там свою мать.

– Мне жаль, – наконец негромко произнесла она. Как будто представила себе случившееся и теперь искренне скорбит вместе с ним.

Она тоже знает, что такое скорбь.

И, как ни странно, он вдруг ощутил какую-то легкость, словно кто-то сыграл наконец-то мелодию, созвучную той, что звучит в нем каждый день. Гармония.

И поскольку говорил Йен об этом впервые, то обратил свои слова туда же, к потолку, и голос его звучал задумчиво:

– Она была женой моего командира. Хорошенькая, жизнерадостная, очень добрая. Я был близок с ними обоими. Мы изо всех сил старались удерживать женщин как можно дальше от поля боя, но она передвигалась вместе с нашим полком и хотела быть рядом с мужем. Была бесстрашной до глупости. Но это все не важно. Я успел вовремя добраться до ее ребенка, но не успел к ней – мне всадили штык в живот, и это здорово меня задержало, а она попала под огонь артиллерии. Я это видел. И так и не узнал, предпочел бы он спасти жену или ребенка, потому что остаток войны я провел на ферме во Фландрии.

Он говорил, и Тэнзи сжимала его руку все сильнее и сильнее. Как будто переживала все это вместе с ним.

– О да. У меня есть медали и все такое, – сухо произнес Йен. – Я был отважен. Насколько это вообще возможно – так мне говорили. Просто недостаточно быстр, чтобы вернуться за ней и не дать себя проткнуть. Так что я спас ее ребенка, но видел, как умирала она. И теперь время от времени вижу это во сне.

Тэнзи долго молчала, осмысливая сказанное.

– Ну, зато у тебя есть медали, – задумчиво произнесла она.

Он запрокинул голову и захохотал, тут же прикусив губу, чтобы приглушить смех.

Тэнзи тоже засмеялась.

Она сказала именно то, что нужно. «Ну, ты сделал все, что мог» или «это не твоя вина» – все это ничего не значит, пусть даже является чистой правдой. Не имеет значения, как сильно ты стараешься все логически обосновать и оправдаться, сны все равно тебя преследуют.

И она это знает.

– А ты знаешь… в чем тут совпадение, Йен? Мои родители хотели, чтобы умерла я, а не мой брат.

Это было настолько ужасно, что мозг сначала просто не воспринял услышанное. Все равно что она призналась в убийстве.

Йен даже заикаться начал.

– Ты наверняка ошиблась…

– Я слышала, как они об этом разговаривали. – Она произнесла это очень буднично, но он расслышал в ее голосе безумное напряжение. – Точнее, подслушала. Мама сказала, сразу после гибели брата: лучше бы это была наша девочка!

Йену показалось, что кто-то ударил его прямо в сердце.

Его потрясло то, что слова по-настоящему причиняли боль, да еще какую.