Грешник

– Я никогда такого не говорил, – отвечаю ей. – Ты сказала, чтобы я не поднимал эту тему. И тогда я сказал, что не думаю, что для тебя это будет проблемой.

Какая-то уязвленность мелькает в ее глазах, но быстро исчезает, и я не успеваю проследить ее источник.

– И ты хочешь, чтобы это стало проблемой для меня?

Это похоже на вопрос с подвохом. Хотя я уже достаточно взрослый и опытный, чтобы ответить, все же не могу сделать это с уверенностью, потому что у меня нет такого опыта. Все, что связано с Зенни, было для меня с самого начала в новинку, а любовь к ней – новейшее из всего возможного.

– Что ты хочешь этим сказать? – осторожно спрашиваю я.

Она вытирает свое тело, не встречаясь со мной взглядом.

– Ты знаешь, о чем я.

Я понимаю, что она не желает провоцировать меня, и все же не могу отделаться от чувства обиды. Обидно, когда ты открываешь душу, становишься уязвимым, а кто-то другой делает из тебя дурака. А еще мне больно, потому что я знал, что так будет, знал ведь, что не должен вынуждать ее слышать то, что только усложнит ей жизнь. И, вдобавок ко всему, я понимаю, что глупо было делать это, а потом разыгрывать из себя обиженного парня перед ней.

А потом я снова вижу это подавленное выражение на ее лице и дрожащий подбородок, и она такая юная. Такая молодая.

– Я не хочу, чтобы у тебя были какие-либо проблемы, даже со мной. Когда я говорил, что хочу быть драконом, охраняющим твой замок, я не имел в виду, что… что я единственный, кто может удерживать тебя. Я имел в виду, что хотел бы сжечь все плохое в твоей жизни, чтобы ты могла делать все, что захочешь.

Она опускает взгляд на использованные бумажные полотенца в своих руках, и мне противно, каким дешевым кажется этот момент, каким пошлым.

– Скажи честно, Шон. Ты хочешь, чтобы я ответила тебе взаимностью?

Отчаяние переполняет меня изнутри, расправив свои жуткие крылья, словно ворон, готовящийся к атаке.

Правильного ответа нет. Я могу солгать и сказать «нет», но она раскусит эту ложь, и потом, она попросила меня сказать правду. Или я могу сказать «да» и все равно потерять ее доверие.

Не знаю, что сделал бы хороший человек на моем месте. Могу только догадываться о том, что мог бы сделать бесстрашный.

– Да, – выдыхаю я с тяжелым вздохом. – Конечно, да.

– И что именно это означает? – шепчет она и наконец снова поднимает на меня взгляд, ее глаза полны слез. – Я должна покинуть монастырь? Не давать обеты? Естественно, ты ведь не согласишься довольствоваться лишь крупицами моего внимания и, как доблестный рыцарь, писать мне стихи? Потому что я ничего не смогу дать тебе после того, как приму обеты, – ни своего времени, ни своего тела, ни своего сердца. Все это будет принадлежать Богу.

И снова этот Бог. Вмешивается и заявляет права на всех из моей жизни своими нетерпимыми запросами.

Я закрываю глаза, пытаясь отгородиться от этой стены… даже не знаю, чего. Страха, и одиночества, и гнева, и любви, огромной гребаной любви. Но стена здесь, она надвигается и обрушивается на меня.

– Да, – в конце концов выдыхаю я. – Да! Черт возьми, Зенни, почему я не должен хотеть, чтобы ты осталась со мной? Почему не должен хотеть, чтобы ты отвечала мне взаимностью?

– Потому что любить тебя в ответ означало бы отказаться от себя, – шепчет она.

За ее словами следует холодная тишина, и мы оба стоим обнаженные, смущенные, все еще влажные друг от друга. «Оставь это, Шон», – моя лучшая сторона души предостерегает меня. Я прочитал довольно много любовных романов, чтобы знать, что герою не светит ничего хорошего, когда он давит на героиню, и у меня достаточно совести, чтобы понимать, что я не имею морального права просить ее отказаться от чего-либо, особенно от того, ради чего она рисковала одобрением своей семьи и на что потратила много сил и времени. И я слишком хорошо себя знаю, чтобы понимать, что испытываю гнев и скорбь из-за своей мамы, еще одного человека, которого забирает Бог, и в этом нет вины Зенни.

Я знаю, что поступаю нечестно. Знаю, что мои желания не так важны, как ее.

Но…

Но, но, но…

– Я не думаю, что это правда, – говорю я, позволяя этой стене обрушиться на меня, обрушиться на нас обоих. И поскольку я только что все испортил своими словами, то продолжаю говорить, продолжаю хоронить нас под обломками моих эгоистичных желаний. – Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты напугана. Думаю, тебя ужасает даже сама возможность того, что ты, может, не подходишь для жизни монахини. Я думаю, ты все еще поклоняешься идолу той будущей Зенни, потому что в противном случае вся боль и тяжелая работа, которую ты проделала, были напрасны.

По ее щеке скатывается одинокая слеза и медленно скользит вдоль подбородка, падая на использованные бумажные полотенца.

– Ты такой же, как все остальные, – хрипло произносит она. – Как мои родители. Как мои учителя. Ты хочешь, чтобы у меня была любая другая жизнь, кроме той, которую я выбрала.