Грешник

Это все, что я могу произнести. Все, что у меня есть.

– Ты был прав, – говорит она, отводя от меня взгляд. – С самого начала я хотела этого по совершенно неправильным причинам. Я собиралась сделать это по абсолютно ошибочным соображениям. Дело было уже не в Боге, а в том, чтобы что-то доказать людям, которые сомневались во мне. Всем, кто думал, что мое пострижение в монахини было нелепым или нерациональным, всем, кто считал меня недостаточно сильной, чтобы отказаться от денег и секса.

– О, – произношу я снова. Мой тон говорит сам за себя, этот единственный звук наполнен глупой надеждой, которую я никогда не осмеливался испытывать.

– Ах, Шон, – произносит Зенни, и в ее голосе звучит что-то похожее на жалость.

Мое сердце замирает.

– Я по-прежнему считаю, что должна это сделать, – шепчет она. – Просто… теперь уже по правильным причинам.

– О. – Опять это слово, как будто других я не знаю.

– Но именно ты показал мне эту ошибку, – говорит Зенни мягко и (смею ли я мечтать?) печально. С тоской. – Я всегда буду благодарна тебе не только за то, что ты научил меня любви, но и за то, что указал мне правильное направление. Ты прав, я бы всю жизнь потом сожалела, что пошла к алтарю и дала обеты с совершенно неправильными намерениями.

Я полагаю, что это ничуть не хуже того, что я изначально планировал и чего боялся, но почему-то мне кажется, что все-таки хуже. Я пытаюсь восстановить контроль над своим сердцем, но тщетно. Эта пустота в моей груди в очередной раз поглощает его.

– Я рад. Я хочу, чтобы у тебя была такая жизнь, какую ты хочешь, чтобы все твои решения были твоими. Всегда.

– А ты? – спрашивает она, и между ее бровями появляется небольшая складочка. – Какой жизни хочешь ты? Ты собираешься быть…

Она не может закончить, да мне это и не нужно. Она хочет быть уверенной, что со мной все будет в порядке без нее, а я не могу ей дать однозначного ответа. Ничего хорошего со мной не будет. Но за последний месяц, думаю, я понял, что мое благополучие – не самая важная вещь в мире.

– Мы с Богом сейчас общаемся, – сообщаю я, надеясь отвлечь Зенни от ее вопроса. – И за это я должен поблагодарить тебя. Ты сказала, что верить – значит отдавать свое сердце и чувствовать, что понимание придет позже. И в какой-то момент я понял, что, сам того не зная, уже отдал свое сердце тебе, Зенни. Не так уж трудно было сделать это во второй раз с Богом.

Ее глаза снова наполняются слезами, и она притягивает меня к себе.

– Шон, – выдыхает она мне в шею, теснее прижимаясь своей грудью к моей, и еще крепче обхватывает мои бедра своими. А ее попка…

– Милая, – говорю я напряженным голосом. – Мне нужно, чтобы ты отпустила меня.

– Нет, – говорит она, обнимая меня еще крепче и зажимая мой возбужденный член между своим холмиком и моим собственным животом. – Твои слова прекрасны.

Я сдерживаю себя со всем терпением, на какое только способен, хотя мой голос звучит хрипло и резко, когда я прошу:

– Зенни, ты должна перестать ерзать у меня на коленях.

Эти слова заставляют ее отстраниться, чтобы посмотреть на меня, и в этот момент ее влагалище оказывается прямо напротив моей эрекции, и в ее глазах мелькает понимание. Она сглатывает, и ее лицо заливает румянец.

– О, – выдыхает она. Похоже, это слово заразно.

– Да уж, о, – поддразниваю я, пытаясь пошутить и не обращать внимания на очень грустный и изнывающий член. На печальное и ноющее сердце. – Будет лучше, если ты пересядешь, милая.

Она не двигается с места. Вместо этого сидит у меня на коленях и пристально смотрит на меня. Ее дыхание учащается, из-за чего идеальная, скрытая корсетом свадебного платья Иисуса грудь приподнимается.

Теперь мои бедра действительно дрожат от сдерживаемого желания, живот сжимается от напряжения. Мой контроль висит на волоске, и последние капли порядочности удерживают от того, чтобы не вытащить свой член из штанов и не залезть к ней под юбку, не найти ее складочки и не ввести в нее пальцы, а затем и член. Я хочу погрузиться в нее, пока ее свадебное платье развевается вокруг нас, прижать ее к своей груди и впиться зубами в шею. Я на самом деле ощущаю свою похоть как нечто физическое, как огонь или расплавленный металл, ползущий вверх по моим ногам к животу.

– Детка, – хриплю я. Мои руки дрожат, когда я обхватываю ее талию, чтобы осторожно снять с себя. – Это… ты… – Я не могу подобрать слов.

– Я что? – шепчет она.

– Я всегда буду хотеть обнять тебя, но прямо сейчас я думаю совсем не об объятиях, и я знаю, ты этого не хочешь.

Она смотрит на меня, на ее лице любопытство борется с ответственностью. И затем судорожно выдохнув, Зенни спрашивает:

– Что, если я этого хочу?

Я откидываю голову назад к стене.

– Зенни, – умоляю я хриплым голосом.

– Может… мы могли бы… в последний раз?

У меня нет ответа на это. Никакого. Потому что, если она спрашивает, хочу ли я трахнуть ее в последний раз, прежде чем она отдаст свою жизнь Богу, то тогда, конечно, мой ответ «да». Да, и я овладею ею сию же секунду.

Но я не уверен, что это хорошая идея. И, возможно, я попаду за это в ад.