Грешник

Я жестко насаживаю ее на свой член, растягиваю ее киску вокруг своей мощной эрекции, пока Зенни не начинает дрожать в моих объятиях от третьего оргазма, а затем позволяю себе кончить.

Я избавляюсь от одиночества и потери. Я освобождаюсь от контроля и хаоса.

И с судорожным стоном я кончаю в нее несколькими долгими, горячими толчками, изливая недельный запас спермы. Ее столько, что я чувствую, как она вытекает из нее, как размазывается между нами, и я представляю себе самые грубые, непристойные вещи: заставить Зенни истекать моим семенем, сделать ее беременной. Ужасные мысли, но это все, о чем я могу думать, пока пульсирую и заполняю ее лоно. Эти мысли переполняют мой разум наравне с ароматом роз на ее шее, в которую я уткнулся лицом.

Я понимаю с сожалением, что все закончилось слишком быстро. Мои последние моменты близости с Зенни пролетели стремительно, и не я успел за них ухватиться, они буквально просочились сквозь пальцы.

Кажется, Зенни думает то же самое и крепко прижимается ко мне, вцепившись руками в мою футболку и обхватив ногами мою талию, ее пятки упираются мне в спину. Мы спускаемся с вершины экстаза вместе, мокрые от пота, дрожащие и на какое-то время исцеленные. Я готов расплакаться от такой несправедливости.

– Пора, детка, – неохотно бормочу я, помогая ей опуститься на ноги. Обнимая ее, я испытываю райское блаженство, но ее ждет другой рай, и я не могу все испортить.

Я помогаю ей вытереться салфетками, поправить трусики, платье и волосы, и единственным свидетельством того, что только что произошло, остается едва заметный румянец на ее щеках и груди и мое семя внутри нее, о котором не узнает никто, кроме Бога.

А потом все предлоги заканчиваются. Ей пора давать обеты, а мне пора уходить.

Целую ее в последний раз, долго и нежно – ее мягкие губы податливы под моими, – а затем выпрямляюсь.

– Я люблю тебя, – говорю ей. – И всегда буду любить.

– Ты не собираешься остаться? – спрашивает она, и ее губы дрожат. – Не будешь присутствовать?

– Думаю, я был очень терпелив, учитывая все обстоятельства, – отвечаю я. – Но наблюдать, как ты отказываешься от своей любви ко мне и отдаешь свое сердце другому? Даже если этот другой – Бог? Я этого не вынесу, Зенни. Я не могу этого сделать.

По ее щеке скатывается слеза, за ней еще одна и еще.

– Я не была добра к тебе, правда?

Я отвожу взгляд.

– Ты была очень добра…

Она качает головой и печально улыбается сквозь слезы.

– Нет. Не была. Я не знаю, могу ли извиниться за все те случаи, не думаю, что они были ошибкой, но я знаю, что иногда я была… чрезвычайно противоречива. То горяча, то холодна.

– У тебя были причины быть осторожной, – устало возражаю я. – Ты хотела, чтобы между нами было какое-то подобие сделки, и я ее нарушил.

– Но я тоже ее нарушила, – признается она. – Я не могла тебе сказать, потому что боялась разжечь… это пламя у себя в груди. Но, Шон, каждый раз, когда ты говорил что-то из тех вещей…

– Вещей?

Она машет рукой.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Или всякий раз, когда твой голос становился низким и грубым, или когда твои глаза расширялись, становясь такими большими и открытыми, как небо после дождя… Каждый раз я чувствовала, как этот огонь пытается разгореться и пробиться на свободу. Ты делаешь это со мной. Из-за тебя я распадаюсь на части, и это все, что я могла сделать, чтобы боль была не такой сильной. Я любила тебя, и мне было страшно, и, если бы я была честна… Ну! – Она делает глубокий вдох и берет мою руку в свои, прижимая ее к своему сердцу. – Может быть, это было бы не так больно.

Ее сердце тихо бьется в груди, подобно усталой и печальной птице, и я не могу удержаться. Еще один поцелуй, одно последнее касание губ и последний глоток ее страсти.

– Все равно было бы больно, Зенни-клоп, – шепчу ей в губы. – Всегда.

Напоследок я запоминаю ее образ – темные, сияющие глаза, маленький курносый носик и копна пышных щекотливых кудряшек, а затем отдаю ее в руки Бога и ее сестер. Выхожу из комнатки и закрываю за собой дверь, тем самым лишая нашу любовь возможности жить, и из-за этого мое сердце разбивается вдребезги.

XXXIV

Я спешу побыстрее убраться из монастыря, направляясь быстрым шагом по центральному коридору к входной двери, и проталкиваюсь сквозь нее, как будто мне не хватает воздуха.

Так и есть. Кислород на исходе. Я задыхаюсь от собственной боли, от щемящих сердце сожалений. И я даже не могу собраться с силами, чтобы послушать церковные песнопения и молитвы, эхом разносящиеся по монастырю, просто бросаюсь вниз по лестнице на старый разбитый тротуар, желая, чтобы шум городского транспорта и ветер заглушили мелодию свадьбы Зенни с Христом.

«Почему ты так со мной поступил? – требую я ответа от Бога. – Какая на то может быть причина?»

Ответа нет, конечно же, нет. Если я чему и научился за последнюю неделю мирного сосуществования с Богом, так это тому, что он очень редко сразу отвечает на недовольные молитвы.