Грешник

До того, как Тайлер переключается в режим лекции, я рассказываю ему о благотворительном вечере, а затем о проблемах с собственностью Кигана и приютом доброго пастыря. Затем дрожащим слабым голосом, чего не хочу признать, делюсь с ним эмоциями о сегодняшнем визите Зенни. О ее ситуации.

Ее просьбе.

Тайлер молча слушает мой рассказ, и постепенно мне становится все легче и легче говорить. В какой-то момент я задаюсь вопросом, не так ли чувствовали себя его прихожане, когда исповедовались. Было ли им так же легко разговаривать с ним, разбираться со своими беспорядочными мыслями, вожделениями и сожалениями. Мне кажется, что я мог бы разозлиться на него за это, но сейчас не испытываю ничего, кроме благодарности. Мне это нужно, мне нужно разрядиться, высказаться и просто обсудить это, потому больше не с кем.

– И тогда я сказал ей, что подумаю об этом и что мы поговорим завтра вечером за ужином, – заканчиваю я.

– Ни фига себе, – выдыхает Тайлер.

– И не говори.

На другом конце снова тишина, но она мне надоела, не хочу больше никакой неопределенности. Зенни ушла всего час назад, и мне кажется, что меня разорвет на части от абсолютного безумия всего происходящего, если я не найду способ все исправить.

– Так что мне делать? – нетерпеливо спрашиваю я.

– Ну, – осторожно начинает Тайлер, – похоже, ей удалось искусно пресечь все твои возражения.

– Ага. Это было унизительно.

– Никогда не спорь с начинающим теологом, – смеется мой брат. – Нам слишком нравится быть самыми умными среди присутствующих.

Фыркаю, глядя на свою стену с дипломами. Раньше я считал себя довольно умным парнем, но сегодняшний день доказал, что с Зенни мне не сравниться.

– А сам-то как думаешь, что тебе следует делать? – спрашивает Тайлер. – Может, лучше начать с этого.

– Я должен сказать «нет», – отвечаю я через минуту. – Мне следует держаться от нее подальше.

– Почему? – задает вопрос Тайлер.

– Что значит почему? – возмущаюсь я, давая понять своим тоном, что это очевидно. – Она молода, она сестра Элайджи и хочет дать обеты и отказаться от секса.

– Шон, девушку в двадцать один уже нельзя назвать малолеткой, к тому же я полагаю, что именно из-за вашей дружбы с Элайджей она чувствует себя с тобой в безопасности. Что касается ее призвания и того, как оно пересекается с сексом, я бы предположил, что ты рассматриваешь его не под тем углом.

– Ты переключился в режим лекции?

Тайлер не обращает внимание на мою реплику.

– Ты, возможно, полагаешь, что полностью выскользнул из капкана католической морали, но по-прежнему ведешь себя как человек, который считает секс чем-то непристойным. Как человек, который верит в концепцию непорочности.

– Не считаю секс непристойностью, – возмущаюсь я. – Я трахаюсь буквально все…

– …Все время, знаю, но послушай меня: ты можешь много трахаться, но подсознательно верить в эти вещи. Можешь самодовольно считать себя лучшим из людей, попавших в ловушку репрессивных парадигм, но в глубине души все еще верить, что обладаешь способностью запятнать другого человека своим членом.

– Я так не думаю, – говорю я совсем неубедительно.

– Шон, скажи мне: ты трахаешься со стриптизершами и светскими львицами только потому, что они очень кстати оказываются рядом? Или ты трахаешь их, потому что уже считаешь их падшими и думаешь, что не причинишь им вреда, если добавишь еще немного своей собственной порочности?

У меня нет готового ответа на этот вопрос. И мне не нравится то, что подсказывает мое сознание, те ответы, которые представляют собой противные скелеты полузабытых верований и проповедей лицемеров. Я думал, что избавился от этого дерьма много лет назад.

– Ладно, позволь мне спросить тебя вот о чем, – продолжает Тайлер, когда я не отвечаю. – Когда ты в последний раз трахался с кем-то тебе небезразличным? Когда ты в последний раз трахал кого-то и молил Бога, чтобы этот человек всегда оставался в твоих объятиях?

– Давно, – вру я и сглатываю.

«Никогда» – это больше похоже на правдивый ответ.

– Хорошо, последний вопрос, – продолжает Тайлер, и в его голосе появляются нотки доброты. – Как ты считаешь, насколько тесно это связано с Лиззи?

Я чуть не подпрыгиваю на месте при упоминании ее имени, шок и скорбь пронзают меня насквозь.

– Чувак, это совсем ненормально приплетать ее в мою сексуальную жизнь.

– Подумай об этом. Разве секс может быть ничем иным, кроме уродства и извращения, если он забрал у нас нашу счастливую сестру и убил ее? Как мы могли не считать ее непорочной и невинной, а то зло, что уничтожило ее, – не хищническими желаниями мужчины?

– Я знаю, что это другое, – шепчу я, закрывая глаза. – Я знаю это, знаю.

– Ты знаешь об этом, но твои страхи произрастают из другого места. И пока ты не избавишься от своих страхов, что похож на человека, который причинил боль нашей сестре, что ты способен причинить вред кому-то невинному, ты не сможешь избавиться от своих убеждений о сексе.