Грешник

– Это вызов?

– Возможно.

– Я еще не начинал. – Делаю паузу. – Зенни, это не самая лучшая из моих черт. Но мне тяжело отказаться от нее ради людей, которых я… – Я замолкаю, потому что чуть не сболтнул лишнего. Мне становится страшно от того, насколько я не боюсь произнести это слово перед ней.

– Людей, которые мне небезразличны, – говорю я вместо этого.

– Людей, которые тебе небезразличны.

– Мои братья, моя мать, – продолжаю я. – Моя сестра, когда она была жива… Много пользы ей это принесло, – добавляю с какой-то застарелой горечью.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Зенни и делает это, не играя на моей очевидной жалости к себе. Она спрашивает так, словно интересуется погодой или тем, кто шьет мои костюмы.

– Я имею в виду, что все время чрезмерно опекал ее и настойчиво вмешивался в ее дела. Школа, парни, на какие вечеринки она собирается, полная ли зарядка на ее мобильном телефоне и помнит ли она уроки по самообороне, которые я упросил ее посещать до поступления в университет Канзас-Сити. И все это время она носила в себе эту рану, этот позор, груз того, что этот человек делал с ней, а я и понятия не имел. Я даже не догадывался, что не смог защитить ее, пока не стало слишком поздно.

– Значит, твоя забота о близких тебе людях проявляется в твоей властности, – говорит Зенни, – но однажды ты потерпел неудачу в своих глазах и с тех пор не впускаешь в этот круг никого нового.

– Я… – осекаюсь, потому что… блин, на самом деле, она права. Мои родители, братья, Элайджа – они уже были в моей жизни до Лиззи. Полагаю, после того, как она покончила с собой, я не позволял себе сближаться с кем-то новым, потому что это означало бы чувствовать ответственность и заботиться о них.

А самоубийство Лиззи доказало, насколько я на самом деле был неспособен оберегать окружающих меня людей.

– Не знаю, как тебе это удается, – говорю я, делая быстрый глоток пива, чтобы скрыть свой дискомфорт. – Заставлять меня говорить о всевозможном депрессивном дерьме.

Зенни тянется через стол, чтобы прикоснуться к моей руке.

– Шон.

– Да?

– У нас есть всего месяц, – тихо произносит она, – и я не твоя сестра.

Я вспоминаю вчерашние слова Тайлера, его предупреждение.

– Я это знаю, – говорю ей.

– Хорошо. Потому что я хочу, чтобы этот месяц был настоящим. В этом весь смысл: чтобы я пережила все, что оставлю в мирской жизни, и это не только секс, но и общение, дружба. Мы ведь друзья?

– Да, Зенни, – отвечаю, наблюдая, как огни вечернего города сверкают в ее глазах. – Мы друзья.

Она лучезарно улыбается.

– Отлично. Тогда это означает, что тебе не составит труда проявить свою властность. Мы друзья, и ты собираешься меня трахать, а это, по сути, все равно что быть моим парнем.

Об этом я как-то не подумал, и при мысли о том, что Зенни моя девушка, что она принадлежит мне, я испытываю невероятное удовольствие, которое невозможно игнорировать.

– Именно таких отношений я хочу между нами, пока все не закончится, – продолжает Зенни, не подозревая о безудержном счастье, разливающемся по моим венам. – Я хочу испытать, что на самом деле могла бы чувствовать твоя женщина.

– У меня никогда не было женщины, которую я называл бы своей, – тихо признаюсь я. – Ты первая.

– Серьезно? – Она старается скрыть улыбку при этих словах.

– Многое, на что я с тобой иду, в новинку даже для меня, Зенни. – И я говорю серьезно. Возможно, я перепробовал в постели почти все что только можно, но никогда не делал этого с женщиной, которая действительно была мне небезразлична. Женщина, которую я мог бы считать своей.

– Давай начнем прямо сейчас, – говорит Зенни, распрямляя плечи и отодвигая свою тарелку. – Скажем, я твоя девушка. Что бы ты сделал?

Я тоже выпрямляюсь.

– Прежде всего, ты должна знать, что я в любой момент перестану командовать. Просто скажи слово.

– Слово «мудак» подойдет?

– Да, – улыбаюсь я.

– Договорились. – Она слегка ерзает на месте, как кошка, ожидающая, когда по полу потянется веревочка. – Шон, серьезно. Я начинаю подумывать, что ты блефуешь.

– Я не блефую, милая. Именно поэтому я так успешен в бизнесе. – Делаю вдох, потому что для меня в новинку позволять своей естественной склонности к контролю выплескиваться не в семейные в отношения. Но мне нравятся эти ощущения, и какое же это наслаждение – позволить своему желанию, с которым я боролся с самого благотворительного вечера, исполниться и наконец проявить заботу о Зенни всеми возможными способами. Конечно, с Зенни оно принимает совсем иную форму, чем обычно с семьей: вожделение, влечение и стремление защитить переплетаются, выливаясь во что-то новое. Такого я никогда раньше не чувствовал.

– Для начала я хочу, чтобы ты доела то, что у тебя на тарелке. – Зенни хмурится: очевидно, она не ожидала, что я скажу что-то настолько обыденное.

– Зенни, доедай свой ужин. Я не буду больше повторять.

Прищурившись, Зенни берет вилку и начинает есть.

– Уже хочется назвать меня мудаком?

– Пока нет. – Она проглатывает кусок пирога.

Я улыбаюсь.

– Хорошо. Сними свою футболку.

– Что? – Ее вилка со звонким стуком падает на тарелку.