Грешник

– Это было эгоистично с моей стороны, – признаю я, заводя машину, и направляюсь в дом, расположенный через несколько кварталов, застроенных небоскребами. – У меня сегодня был странный разговор с мамой, и он не дает мне покоя. Но это не оправдание.

– Разговор был о Боге?

– Да. Я нашел на ее столе четки и просто… – Горло сжимается от поступающего гнева. Я чувствую себя родителем, который нашел пакетик с порошком в комнате подростка. – Как она могла? – взрываюсь я. – После того, что с нами случилось? После того, что произошло с ее единственной дочерью?

Какое-то время Зенни молчит, оставляя нас с отголосками моего эмоционального взрыва. Я стараюсь взять себя в руки, отмотать все назад, но не могу, не могу, не могу.

– А как, ты думаешь, она могла? – наконец спрашивает Зенни.

– Я… Подожди, что?

– Ты задал риторический вопрос, и я задаю тот же самый вопрос, только не риторический. Поставь себя на ее место с ее воспоминаниями и ее жизнью, а затем спроси себя, как она снова смогла читать молитвы с четками.

– Я не знаю, – расстроенно отвечаю я. – Как она может простить Бога за то, что он допустил это? Лиззи безумно любила Бога, прежде чем она… – Я замолкаю, меня переполняет то же горькое негодование, которое я испытывал на следующий день после ее похорон, когда мы с Тайлером сели в мою машину и заиграл ее дурацкий диск с Бритни Спирс. Мы не знали, что Лиззи последней садилась за руль, и мы забрались внутрь – я был чертовски пьян, а Тайлер с похмелья, – а потом услышали ее. Музыку, которую любила Лиззи, которую она ужасно пела в душе, ради которой подрабатывала няней, стараясь накопить деньги на концерт. Эта музыка заиграла на полной громкости из магнитолы, и я потерял контроль. Просто вышел из себя, как гребаный маньяк, и вышибал все дерьмо из приборной панели, пока, наконец, не сломал какую-то важную деталь и музыка не остановилась.

До сих пор не могу слушать Бритни Спирс. Сразу накатывают воспоминания, разрывающие сердце, и мне хочется крушить все вокруг голыми руками.

Моя младшая сестренка. Моя надоедливая, смешная, любопытная и искренняя младшая сестренка. Умерла.

Прошло столько лет, а мне все еще больно. И это Божья вина.

– Есть история, которую рассказывает Эли Визель, – говорит Зенни, и ее голос возвращает меня в настоящее, прочь от орущего пьяного парня к мужчине, которым сегодня являюсь. И я чувствую, как напряжение в груди немного спадает, руки расслабляются на руле. Я снова могу дышать.

– Речь идет о Холокосте, – продолжает она. – Визель говорит, что в Освенциме группа раввинов решила подвергнуть Бога испытанию. Они обвинили Бога в преступлениях против Его творения, и это стало настоящим судом, настоящим делом. Они нашли свидетелей. Они представили доказательства.

Вдалеке небо прорезает молния, и ветер раскачивает машину. Надвигается шторм. Но я ловлю себя на том, что успокаиваюсь, расслабляюсь под звуки глубокого альта Зенни, слушая ее историю.

– Суд длится несколько ночей, – говорит она, – и в конце они признают Бога виновным.

– Хорошо, – бормочу я, когда первые капли дождя падают на ветровое стекло.

Бог виноват. Бог заслужил этот суд.

– И знаешь, что раввины делают дальше? – спрашивает Зенни, поднимая свой рюкзак на колени, когда я заезжаю на крытую парковку.

– И что они делают?

– Они молятся.

Я паркуюсь, выключаю зажигание. А потом поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее.

– Они признают Бога виновным, а потом молятся, – повторяет она. В ее глазах и голосе появляются нежность и что-то еще, чего я не понимаю. Но это напоминает мне о том, что я чувствовал в детстве, засыпая под звуки музыкальной шкатулки, исполняющей песню «Иисус любит меня».

– Что ты пытаешься мне сказать? – спрашиваю я.

– Только то, что ты можешь делать и то и другое, Шон. Ты можешь делать и то и другое.

* * *

Мой приказ лечь спать вызывает недовольство – Зенни хочет поиграть в наши новые игры в спальне и так величественно надувает губы после того, как я приказываю ей готовиться ко сну, что я почти передумываю, но мне достаточно взглянуть на усталость в ее глазах, чтобы вспомнить: нужно стоять на своем. Я, как всегда, спрашиваю, не пора ли ей объявить меня мудаком и заставить отвалить, но она раздраженно качает головой и топает в ванную чистить зубы. Я знаю, что поступил правильно, когда вижу, как она еле держится на ногах, ожидая, пока я подготовлюсь ко сну.

– Ложись в кровать, – говорю я, сполоснув рот. – Я сейчас приду.

Она, словно зомби, шаркает в спальню, а потом я слышу ее сонный счастливый визг.

– Атласные простыни?

– И атласные наволочки, – говорю я, переодеваясь в штаны на шнурке, концы которых свисают на бедрах. Она не настолько устала, чтобы не пожирать глазами мой обнаженный торс, и я снова почти пересматриваю план «Уложить Зенни спать». Но ее здоровье важнее развлечений, и я залезаю в кровать, чтобы показать хороший пример. Она выглядит разочарованной, но как только я выключаю свет и прижимаю ее к своей груди, она превращается просто в усталое тельце.

– Поверить не могу, ты купил новое постельное для меня, – говорит она.