Грешник

Я очарован страстью в ее голосе. Не могу припомнить, чтобы когда-нибудь был настолько увлечен чем-то, воодушевлен каким-то делом или призванием, и эта разница между нами одновременно унизительна и восхитительна. Мне кажется, я мог бы целый год размышлять об этом, но только сейчас начал бы понимать, в чем различия между Зенни и мной.

Зенни видела страдания, и это вызывало у нее желание действовать, что-то менять и посвятить свою жизнь оказанию помощи. Буквально единственный раз в моей жизни, когда я столкнулся с настоящим горем и пытался его пережить, – это было самоубийство Лиззи – моей реакцией стало отвержение всего произошедшего. Изоляция. Презрение.

Впервые в жизни я начинаю понимать, почему Тайлер вернулся в церковь. Почему стал священником.

И внезапно мне становится не по себе из-за собственного выбора, из-за своих убеждений. Они кажутся убогими и незрелыми рядом с живым, энергичным рвением Зенни. Я не привык испытывать такие ощущения, и это довольно неприятно.

– Если бы я не выступил посредником в сделке с Киганом, как вы планировали организовать родильный центр в приюте? Вы и так едва помещаетесь там, выполняя лишь стандартные функции.

Она пожимает плечами.

– Мы бы попросили собственника предоставить дополнительные помещения в здании, поскольку оно все равно пустовало. Или нашли бы что-нибудь поблизости. Мы верим, что-нибудь подвернется.

Я хочу пообещать, что ей не нужна вера, потому что у нее есть я, и я, мать вашу, позабочусь о том, чтобы у нее было лучшее помещение в этом городе, но разговор с мамой все еще раздается в голове, оставляя неприятный осадок. Словно никого не волнует, что я могу сделать, когда у них есть вера, и эта мысль портит весь настрой.

Вместо обещаний я смотрю на часы и вижу, что моим шестидесяти долларам пора найти новый дом.

– Сейчас вернусь, – говорю я, чмокая Зенни, а затем бросаюсь к стойке регистрации катка, по пути уворачиваясь от подростков.

А когда возвращаюсь, она стоит, прислонившись к перилам снаружи, и наблюдает за компаниями молодежи на роликах.

– Все в порядке? – спрашиваю я, потому что она выглядит очень задумчивой, но ни капельки не грустной.

– А, да, – заверяет Зенни. – Я просто задумалась кое о чем.

Я наклоняюсь к ней, легонько касаясь ее бедра своим.

– О чем? Снова о родильном центре?

– Если бы. Скорее о том, что размышления о родильном центре вызвали воспоминания о той первой миссионерской поездке, что в свою очередь заставило меня задуматься, каково это – быть подростком… Ну, я просто… – Она замолкает, и у меня возникает ощущение, что она не хочет мне говорить. Или хочет, но считает, что не должна этого делать. В конце концов она просто позволяет себе выговориться. – Я ненамного старше посетителей катка, но уже чувствую, что многое упустила. У меня не было субботних вечеров, чтобы маяться дурью. Если я не делала домашние задания, не занималась добровольческой деятельностью или не участвовала в дебатах, то присутствовала на званом ужине с друзьями моих родителей или на каком-нибудь общественном мероприятии, на котором мы обязательно должны были показаться. Мои подростковые годы были потрачены на то, чтобы превратить себя в идеальную дочь Айверсонов, и после того, как отвергла все это, я почувствовала, что должна работать еще усерднее. Я должна была стать лучшей студенткой медицинского колледжа, лучшей послушницей, чтобы оправдать то, чем я пожертвовала, и…

Я позволяю ей собраться с мыслями. Во время разговора она беспокойно заламывает пальцы и настолько сильно их сжимает, что костяшки белеют. Мне не нравится, что своим волнением она причиняет себе боль, поэтому встаю за ее спиной и обхватываю ее руки своими, заставляя расслабиться.

Она вздыхает и снова прижимается ко мне, ее волосы соблазнительно щекочут мне шею.

– Наверное, я просто беспокоюсь о том, что последние три года тоже потратила впустую, пытаясь доказать, что могу добиться успеха. Вдруг все это время я усердно работала не только для себя? Даже если мне казалось, что я делаю это назло своим родителям, в некотором смысле это все равно было для них.

– Ты хочешь сказать, что у тебя есть сомнения? – спрашиваю я, не в силах подавить маленький всплеск радостного возбуждения, разгорающийся в груди. – Ты можешь перестать доказывать, что твои родители не правы, не становиться монахиней и вместо этого просто выйти за меня замуж?

Она трясется от смеха в моих объятиях. Думает, что я шучу.

Подождите, я ведь шучу?

Конечно же, я шучу. Абсолютно точно. Я всего лишь притворяюсь, что хочу увидеть Зенни в противоположном конце церкви в великолепном белом свадебном платье, с сережкой в носу, задорно переливающейся из-под вуали. Или что хочу проводить каждую ночь до конца своей жизни, целуя этот восхитительный рот и любуясь, как медленно растет ее сладкий животик вместе с нашими детьми. И что хочу баюкать этих крошечных младенцев на руках, наблюдая, как они воркуют и моргают, засыпая…