Грешник

– Ну, мать-настоятельница сказала ему «нет». И он начал отвратительно себя вести, тогда она потребовала, чтобы он покинул ее кабинет, и он ушел. Она умеет вселять страх, когда этого хочет.

Я представляю себе это: тупица Норткатт выбегает из кабинета, поджав хвост, а некая пожилая леди в головном уборе монахини с гигантскими накрахмаленными полями распекает его вдогонку. Какая приятная сцена.

– Значит, с тобой все хорошо? С ней тоже? Я очень переживал, когда узнал о встрече.

– У нас все в порядке, – сонно отвечает Зенни. – Хочешь верь, хочешь нет, но мы можем позаботиться о себе и без Шона Белла, который спешит на выручку. – Она похлопывает меня по груди, как будто я ручной медведь, который считает себя свирепым, но на самом деле всего лишь безобидный старый пушистый зверек.

– Я знаю, знаю… Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, вот и все. Я лю…

– Не то слово, Шон!

– … Ты мне дорога.

– Угу. Ты мне тоже дорог. И мне нравится, что ты заботишься обо мне.

Она произносит это искренне, сонно, и это ее последние слова перед тем, как, вымотанная сексом, она проваливается в сон.

А я? Я долго не могу заснуть, в голове все еще кружатся мысли от этого нового чувства, этой новой любви. Эта непривычная любовь, которую я никогда, никогда не смогу сохранить.

* * *

Следующая неделя проходит как в тумане, полная секса и работы. Мы находим гармоничный баланс, который кажется невероятно правильным: секс по утрам, затем работа для меня, занятия и дежурства в больнице для Зенни. По вечерам она работает в приюте, и я начинаю ходить туда с ней, потому что не выношу разлуки (конечно, я не могу просто крутиться вокруг нее и целовать украдкой, когда никто не видит. Она заставляет меня работать на кухне). А потом мы приходим домой и трахаемся до поздней ночи. Ее любопытство не знает границ, оно придает ей смелости, и она впервые пробует украшенную драгоценным камнем пробку, и ей это нравится. Мы трахаемся во всех позах, которые она хочет попробовать, во всех позах, которые я могу придумать, один раз тайком трахаемся в моем кабинете, а в другой – в темном углу дорогого ресторана. Мы смотрим фильмы в обнимку, и я сгораю от этой тайной любви к ней, она выжигает меня изнутри, опаляя и раскалывая от жара на части. Я не могу насытиться этим чувством.

Я пытаюсь заставить ее усомниться всерьез. Но это не срабатывает.

И мне больно осознавать, что, даже когда я стараюсь изо всех сил, даже когда осыпаю ее бесконечными причинами, по которым я когда-либо ненавидел Бога или презирал Церковь, я не могу сломить ее веру так, как ее любовь ломает меня. Я не могу разрушить ее связь с Богом, как она пробила брешь в моем сердце и отказывается ее заполнять.

Я боюсь признаться, что люблю ее. Потому что это напоминает своего рода манипуляцию… И еще я напуган. Не думаю, что переживу, если расскажу ей о своих чувствах, а она отмахнется от них. Отмахнется от меня. Даже в моменты полного отчаяния я не могу представить, как ее губы смягчаются от жалости, а в глазах светится сострадание.

«Шон, я польщена», – скажет она и сделает что-нибудь уничижительное, например похлопает меня по плечу. – Но ты же знаешь, что я не чувствую того же самого. Ты же знаешь, что я никогда этого не почувствую.

Боже, какая гребаная ирония в том, что грешник влюбился в монахиню. Это агония. Я умираю. И поскольку я одновременно сгораю и трепещу от любви к ней, эти обрывки мыслей продолжают появляться из ниоткуда, как капли дождя в солнечный день.

Первая капля дождя: я завидую отношениям Зенни с Богом – не просто ревную, как влюбленный, наблюдающий за своей возлюбленной с кем-то другим, но и завидую тому, что у нее это есть. Завидую, что она достаточно взрослая, чтобы злиться на всю боль в мире и обвинять Бога в том, что он делает недостаточно, и в то же время работать над тем, чтобы облегчить эту боль во имя Его.

Вторая капля дождя: Зенни напоминает мне о том, что мне нравилось в Боге. Чувство любопытства, храбрости, бурных эмоций в сочетании с глубочайшим умиротворением. То, что я когда-то чувствовал по отношению к Богу и испытывал по отношению к самому себе.

Третья капля дождя: если моя любовь к Зенни хоть приблизительно похожа на ее любовь к Богу, я понимаю, почему она выбирает эту жизнь.

Я понял, что злиться на Него и желать, чтобы Он исчез из моей жизни – это две совершенно разные вещи. Именно об этом говорила мама в тот день, когда я застал ее с четками. А если про меня можно сказать тоже самое? Неужели ненавидеть Бога – это то же самое, что не верить в Него? Можно ли ненавидеть то, во что не веришь?

И говоря, что ненавижу Бога, что я имею в виду? То, что я зол из-за Лиззи, что испытываю гнев, потому что люди, которые якобы должны были служить добру, на самом деле оказались чудовищами, и это все Его вина? Имею ли я в виду, что никогда больше не хочу думать о Нем? Или то, что хочу выпустить всю свою ярость на Него, выть, и метаться, и кричать, и заставить Его послушать меня? Заставить Его стать свидетелем, услышать и увидеть мою боль?