Грешники

Валентин, как пружина, вскочил и стал ходить по кухне, ничего не видя вокруг. Он был похож на вздыбленную лошадь, которую ударили плёткой по глазам. Ходил и считал про себя: «Раз, два три, поворот. Раз, два три, поворот». Не заметил, как из комнаты вышла Лена и застыла на пороге при виде его посеревшего сосредоточенного лица. Сквозь адский ритм, бивший в голове в такт взбесившемуся пульсу, Шажков еле различил слабый шелестящий звук: «Аля!.. Аля!.. Валя!.. Валя!..». Шелест постепенно усилился, как будто на полную мощность выкручивали звук, и постепенно перешёл в крик. Шажков дёрнул головой, стряхивая пелену с глаз. Перед ним возникло встревоженное Ленино лицо, он увидел её сцепленные ломкие руки у груди с побелевшими костяшками длинных пальцев и услышал голос, волновавший и одновременно ранивший своим прямым, как нож, проникновением в душу: «Валя! Валя!»

— Что случилось? Что с тобой, Валя? — наконец дошёл до него вопрос.

Шажков остановился и, протянув Лене её мобильный телефон, выдавил из себя: «Это что?» Потом, толкнув её в дверях, стремительно вышел из кухни и тут же вернулся с двумя почтовыми конвертами, которые он бросил на стол перед ней: «Это что?»

Лена, не взглянув на конверты, подошла к Валентину и обняла его за шею. Он решительно разжал её объятия, повернулся и вышел вон. В комнате включил телевизор и уставился в него, не выбирая и не разбирая, что показывают. Сразу ли или через некоторое время пришла Лена и присела рядом на краешек дивана. Долго сидели молча. Шажков не мог прийти в себя, да и Лена по-прежнему дышала быстро и не подымала глаз. Потом вздохнула, решительным движением положила руку Вале на колено и произнесла: «Ты не так подумал. Я прошу, чтобы ты меня выслушал. Если можешь».

— Нет, давай так, — в свою очередь жёстко предложил Шажков, — я тебе задаю вопросы, а ты отвечаешь только: да или нет.

— Хорошо.

— Он был твоим любовником?

— Да.

— Первым мужчиной?

(После паузы.)

— Да.

— Ну и как?

— Я не хочу говорить… Ничего плохого не скажу.

— Это правильно. Тогда и про меня потом ничего плохого не скажешь. Ты его любила?

(После паузы)

— Была влюблена.

— А сейчас?

— Нет.

— Ты мне изменяешь?

(После паузы.)

— Нет.

— А честно? Как перед Богом?

— Нет.

— Ты меня любишь?

— Да.

Шажков обнял Лену и, ощущая её нешуточное сопротивление, прижал к себе. Разлившееся было в воздухе напряжение постепенно стало спадать. Лена медленно высвободилась из Валиных объятий.

— Это очень мучительно, Валя, — сказала она, — то, что ты со мной сделал. Я никому такого не пожелаю.

— Извини.

— Я знаю, что я виновата перед тобой, перед всеми. Но не надо так больше.

— В чём ты виновата?

— Я знаю, в чём. Но не в том, что ты мог подумать. Точнее, это самое малое, в чём я виновата. Не спрашивай меня сейчас. Я тебе потом расскажу.

— Когда?

— Сейчас вот успокоюсь и расскажу.

Этот мучительный день, показавшийся Шажкову годом, постепенно перешёл в вечер, а потом в ночь. Валентин устал физически и душевно так, как будто вагоны разгружал для ненавистного врага. Лена тоже была измотана. Её голос, такой любимый, потерял окраску и казался теперь бесцветным. Лицо стало совсем бесстрастным, а вся она представлялась Валентину ракушкой, захлопнувшейся в страхе, отчаянии и стыде.

Шажков видел, как Лена, не читая, разорвала письма и бросила обрывки в мусорное ведро. Пощёлкала мобильным телефоном, наверное, удаляя сообщения. Потом поставила чайник. Валентин ничего не говорил и не торопил её, но всем видом показывал, что рассказывать ей придётся сегодня.