Грешники

Ленина история показалась Шажкову бесхитростной и по-деревенски грубоватой, но в то же время в ней была своя правда жизни, которую Валентин понимал и которой сам не боялся. Учился с ней в одном классе мальчишка по имени Дима Стрепетов, который был влюблён в Лену, сколько она себя помнила. Лена сначала просто принимала его любовь, а когда он из мальчишки превратился в худого, высокого романтичного юношу, сама оказалась очарована им, и у них начались «отношения». Два раза Дима сильно поддержал её: когда из Лениной семьи ушёл отец и когда Лена вдруг по-детски увлеклась взрослым мужчиной, который числился в друзьях у отца и упорно, вплоть до применения силы, пытался уложить её — не готовую и не желавшую этого — в постель. Дима тогда повёл себя очень смело, даже отчаянно, учитывая, что в участниках обоих случаев ходили взрослые мужчины, и в то же время достаточно умно, чтобы не встать впрямую поперёк чужой семьи и не дискредитировать Лену в глазах друзей и одноклассников. Лена была благодарна ему и готова по девчоночьему максимализму хоть в постель, хоть замуж. Первое довольно быстро произошло: они стали любовниками, ценили друг друга в этом качестве и продолжали оставаться любовниками, даже когда Лена уехала учиться в Питер. Что же касается замужества, то Лена до поры до времени всерьёз думала об этом, но её пугал складывавшийся Димин характер — резкий и непредсказуемый. Он бывал, как ребёнок, капризен и слаб и по-взрослому циничен и груб. Главное же, он бывал ревнив и мстителен. И ещё, если ему что-то не нравилось, угрожал покончить с собой. Предел наступил, когда Дима Стрепетов стал распускать руки. Первый раз ударил, вроде, за дело и несильно, и Лена стерпела, да ещё попыталась загладить вину ласками. Но потом он стал делать это регулярно, и Лена, хоть и благодарная ему за поддержку в юности и по-прежнему чувствовавшая к нему ностальгическую женскую симпатию, всё чаше скатывавшуюся в простую жалость (она ни разу не произнесла по отношению к Диме Стрепетову слова «любовь», за что Шажков был ей внутренне благодарен), тем не менее решила освободиться от отношений, становившихся обузой и приносивших всё больше душевных огорчений. Но не тут-то было. Дима Стрепетов угрожал убить её, или себя, или обоих вместе, примеривал к собственной шее верёвку. При этом стал особенно упорен в обхаживании Лены, готовился к некоей карьере, учил английский язык, собирался ехать в Москву, где у его родственников был какой-то мелкий бизнес, и обещал через год забрать Лену в столицу и бросить к ногам возлюбленной всё честным и безумным трудом нажитое скромное богатство. А пока, когда Лена приезжала на побывку домой, из ночи в ночь вывешивал на иве перед окнами Окладниковых воздушные шарики, которые к утру почти всегда лопались и трепались на ветру серыми тряпочками. Лене было неловко от всего этого, но она жалела его («да и привыкла уже», — с пониманием думал, слушая Лену, Шажков).

Диму Стрепетова ещё раньше раскусил старший брат Лены Николай Окладников, который, видно, углядел в Диме что-то от самого себя, и, выпивая за ужином, настойчиво повторял сестре: «Не верь и не поддавайся ему. Он давит на жалость, а ты не жалей. Он никогда ничего с собой не сделает. А вот с тобой — может». Потом предлагал: «Хочешь, я ему рога пообломаю?» Лена не хотела. К тому времени она уже не была близка с братом (рада бы, но после ухода отца Николай свернул с катушек и пошёл по дорожке лихого молодца, даром что был в силе и умел драться, и это впоследствии привело его в тюрьму, где он и сгинул, захлопнув Ленину душу — тогда казалось, что навсегда, — и превратив за несколько лет мать из сильной и красивой поморки в молчаливую, глубоко ушедшую в себя немолодую женщину.

Так продолжалось до памятного знакомства с Шажковым в коридоре перед дверью кафедры политологии, которое изменило её жизнь и открыло для неё новый мир.

Валя слушал Лену Окладникову и думал, сколько же успевают пережить люди уже в юности. В несколько спрессованных лет вкладывается опыт любви и ненависти, собственного и чужого предательства, безмерного отчаяния и безудержного оптимизма, силы и слабости. Надо же, бил её, а она пыталась загладить вину. Он с жалостью наблюдал за Леной, которая рассказывала всё это, сидя за кухонным столом, и дрожала. Отхлёбывала чай и проливала на клеёнку, тут же вытирая салфеточкой. Валентину хотелось снять ношу с её хрупких плеч, обнять и сказать волшебное слово, которое освободило бы её душу от чувства вины, груза чужих гадостей и собственных ошибок. Но что-то мешало ему. Ему казалось, что не всё ещё сказано, не всё ещё понято и не всё ещё прочувствовано вместе. Шажкова очень задел рассказ Лены, о том, что её бил собственный парень, и он спросил прямо и не слишком тактично:

— А что женщина чувствует, когда мужчина её бьёт?

— Что женщина чувствует, я знаю, — вздохнув, как показалось, с облегчением, ответила Лена, — а вот что при этом чувствует мужчина?

— Не представляю себе. Я не пробовал. Но думаю, что он должен чувствовать презрение или равнодушие.