Грешники

— Это неважно, — Совушка, как показалось Валентину, по-особенному оценивающе глянула на Валентина и с видимым удовольствием сказала: — Для меня ты русский, каким он должен быть.

— Да? — с интересом спросил Шажков. — И чем же я отличаюсь от общеевропейца, на которого не тяну? Одним словом можешь обозначить?

— Могу. Идеализмом своим. Иногда трогательным, но чаще — занудным. Как я тебя терплю, сама не знаю. Но люблю, — Софья неожиданно для Валентина и тоном и всем своим видом показала, что дискуссия закончена.

— Спасибо на добром слове, Совушка, — сказал Валя без тени иронии и несколько растерянно, не будучи готовым быстро закруглить диалог. — Умеешь ты поддержать.

— Всегда готова, Валюша, — ответила Совушка, допивая свой коктейль.

К гардеробу Валентин Шажков и Софья Олейник подошли вместе с пожилой парой, своим традиционным видом не совсем соответствовавшей легкомысленной обстановке тропического рая. Седой мужчина в добротном сером костюме. Сквозь его внешнюю сдержанность проглядывали следы былой вальяжности, делавшие его в эти моменты весьма привлекательным (о чём он, очевидно, и сам знал). Мужчина этот напомнил Валентину советского чиновника выше среднего ранга на заслуженной пенсии. Его спутница — интеллигентного вида сдержанная женщина, похожая на петербургскую учительницу или, в крайнем случае, на сертифицированного (и от того несущего особенную печать на челе) гида Эрмитажа или Петергофского дворца. Женщина неожиданно для Валентина повернулась к нему и заговорила, при этом как-то сразу на повышенных тонах.

— Вот вы, молодой человек, рассуждали об европейской цивилизации. Прощения не прошу, так как не услышать вас было просто нельзя, уж не обессудьте. Как вы, находясь в нашем прекрасном городе, который весь от начала до конца есть дитя той самой хулимой вами цивилизации, позволили себе такие слова? Как у вас язык повернулся? Откуда берутся, не знаю, такие варвары, готы?

— Готы — это не мы, а вы, — парировал несколько удивлённый её наступательным тоном Шажков, — это ваши предки, мадам.

— Что? — не поняв, а потому разом оскорбившись и покраснев лицом, спросила женщина.

— Не надо, Жанна, не обращай внимания, — вступил в разговор мужчина, прикрывая спутницу не по-стариковски широкой спиной (это его естественное движение вызвало внутренне одобрение Шажкова, а вот последующие слова — нет). — Сие есть вопиющий результат нашей социальной политики, помноженный на общий недостаток культуры и воспитания. Люди приезжают, заканчивают столичные вузы и остаются в столице со своим каким уж есть, но на самом деле скромным багажом знаний и культуры. А им бы на село, где их скромный багаж достаточен и, более того, востребован в полной мере. Вы сами откуда, позвольте полюбопытствовать, молодой человек?

В интонации голоса мужчины не чувствовалось ни антипатии к Шажкову, ни любопытства к нему.

— Мы ме-е-стные, — проблеял Валя, подавая гардеробщице два номерка. Он снижал планку очевидно лишнего разговора, совсем не желая ни с кем ни о чём спорить, но желая лишь одеть, обнять и проводить до метро свою Совушку, а потом подумать обо всём услышанном и обговорённом с ней в сегодняшний вечер.

— Оно и видно, местные, — облегчённо выдохнула женщина, — сейчас таких «местных» полгорода, самолётов не хватает обратно отправлять.

«Идёт на обострение старая карга, — лениво и некорректно подумалось Вале, — зачем? Ну, точно — училка, причём именно питерская, с характером, безнадёжно испорченным советско-романовской системой вкупе с больным климатом».

— Это он местный, — вдруг сердитым голосом вступила в разговор Софья, подставляя плечи под раскрытую Валентином шубу, — а я приезжая, из Боровичей. Знаете такой городок?

— А, так вы из Белоруссии? Очень приятно, — с неожиданно проступившей на лице симпатией глянув на Совушку, произнесла женщина, — в первый раз у нас?

— Приходилось и раньше. По делам.

— У вашей родины большое будущее. Кончайте там с вашим батькой и идите в Европу. Вам откроют дверь, не сомневайтесь. А мы здесь тихо позавидуем, — произнесла она, просветлев лицом.

— А что ж с вами-то будет? — сдвинув брови, озаботилась Совушка.

— Сейчас главное — вас отпустить на свободу и другие порабощённые народы (всё это было произнесено со светлой печалью на лице, убеждённо и без тени иронии), а с нами будет, что заслужили: сгинем в рабстве, и я не заплачу.

— Мы не рабы, рабы не мы, — добродушно прогудел Шажков.

— Что-то красноречие вас подводит, молодой человек, — усмехнулся мужчина.

— На вас расходовать не хочется, — лениво огрызнулся Валя, одной рукой придерживая Совушку за талию, а другой открывая входную дверь и впуская внутрь облачко морозного воздуха.

— Густопсовость неискоренима, — удовлетворённым голосом резюмировал им вослед мужчина.

На улице Валентин с Софьей переглянулись единомышленниками и, сцепившись локтями, быстро пошли по морозному Каменноостровскому. Валя вспоминал, как трогательно Софья поддержала его, объявив, что она из Боровичей.