Грешники (СИ)

— Я подумала… — Голос на пределе, но я все рано держу себя в руках, делая вид, что укладка вещей в чемодан беспокоит меня больше, чем судьба нашего семейного статуса. — В той ситуации развод выматывал бы нас обоих. Маруся дорога не только тебе, ты знаешь, как мы с ней сблизились. Эта пауза помогла нам переждать не самое лучшее время. Сегодня я говорила с ее лечащим врачом, и он считает, что через пару недель она…

— Я в курсе ее состояния, Маша, не нужно пересказывать мне содержимое медицинской карты моей бабушки.

— Рада, что ты, наконец, начал это делать. Надеюсь, чтобы в будущем так же интересоваться ее здоровьем, ты не будешь ждать, когда снова что-нибудь случится. И, наконец, найдешь время в своем плотном графике хотя бы для посиделок на выходные. У Маруси кроме тебя больше никого нет. А после развода… Я думаю, ты сам понимаешь, что так или иначе, но наше с ней общение сойдет на нет.

Пусть он лучше злится, чем пытается докопаться до правды.

Злость делает нас слепыми и глухими.

— Ты снова говоришь спиной, — напоминает Гарик.

Я поворачиваюсь, намеренно выпячивая вперед подбородок. Когда-то Гарик обмолвился, что с таким выражением лица я похожа на потенциальную истеричку, и дал понять, что ему это не нравится.

Нужно использовать все возможности, чтобы вывести его из себя, свести разговор до скандала и разругаться в пух и прах. Гарик не из тех мужчин, которые бегают за неблагодарными истеричками.

— Ты хотел развод — я согласна.

— Мне казалось, что нет, — он делает шаг вперед, но только чтобы сесть на край тумбы. — У тебя, как и у любой женщины, есть свои недостатки, но ветреность не входит в их число.

— Ты сегодня так и сыплешь комплиментами, — пытаюсь огрызаться я.

— … как и вот эти постановочные припадки, — заканчивает Гарик. — Маш, ты плохая актриса.

— О чем ты? — Я скрещиваю руки на груди, всем видом давая понять, что готова идти до последнего. — Ты что, правда решил, что я хочу продолжать наш, так называемый, «брак»?

На американский манер беру последнее слово пальцами «в кавычки».

— Продолжай, — снисходительно улыбается Гарик.

Он уже точно не злится. И даже не выглядит озадаченным.

И что с этим делать мне? Продолжать гнуть свое, в надежде, что он просто меня испытывает, или даться и… что? Рассказать о встрече с Шевелёвой?

— Я не собираюсь распинаться, чтобы «сделать» твой вечер.

— Тогда прими тот факт, что ты очень, очень плохая актриса. Но очень хорошая жена, раз пытаешься вынудить меня расстаться с тобой в ущерб твоей репутации и образу хорошей девочки. — Он вздыхает, проводит пятерней по волосам, и я болью замечаю, что обручальное кольцо болтается на его безымянном, словно стало на размер больше. — Она все тебе рассказала?

— Не понимаю…

— Ирина с тобой связалась?

Не больше некуда отступать, любые попытки упираться будут выглядеть просто смешно.

— Я догадывался, что она сделает этот шаг, — мрачно говорит он. — Некоторые люди просто не умеют признавать поражение. В особенности женщины.

Теперь, когда уже можно не притворяться, я бросаюсь к нему, пытаюсь обнять, но муж успевает прихватить обе мои руки. Он удерживает меня на расстоянии, разглядывая мое лицо так, словно видит меня чуть ли не впервые в жизни.

— Гарик, ты должен! — требую я, и уже плевать, что голос звучит про противного слезливо.

— Должен что? Прожить последние, возможно, три-четыре месяца в боксе после пересадки, опасаясь, что могу сдохнуть от любой пылинки? От простого насморка? От легкой температуры? Это я должен? Смотреть на жизнь через пластиковое окошко медицинского бокса, и радоваться, что, возможно, проживу на полгода больше?

Я все-таки прорываю его «защиту» и прижимаюсь к нему всем телом, жалея лишь о том, что не могу вот так запросто разделить с ним свои кости, кожу и кровь. Дать ему то, что сделает его здоровым.

— Не говори так, — отчаянно цепляюсь за рубашку у него на спине. Ткань жалобно трещит под ногтями. — Ты должен использовать все шансы, любую возможность! Сейчас продвинутая медицина, рак успешно лечится и если поддерживать терапию…

— Маш, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

Он не особо осторожничает, отрывая меня от себя, и на этот раз очерчивает дистанцию между нами, нарочно уходя в другой конец комнаты, к окну. Его болезненная худоба настолько очевидна, что я до конца своих дней так и не найду ответа на вопрос, где были мои глаза и почему я не замечала этого раньше.

— Ирина боец. — Гарик вздыхает. — Из тех, для кого и Пирова победа — все равно победа. Главное, что пациент скорее жив, чем мертв.

— Ты не справедлив к ней. — Мне совсем не хочется защищать эту женщину, но разве не в этом суть клятвы Гиппократа — спасать пациента любой ценой?