Грешница Люсиль

– С нашей любимицей, самой кроткой и религиозной Марией Кабрера я уже беседовала, -усмехнулась Люсиль. – И уж если мне место в аду, то я, так и быть, займу и ей котлишко. – На этих словах Адриана кинулась было к грешнице, но Хорхе-старший удержал ее. Люсиль, сделав вид, что ничего не заметила, продолжала: – Та, которая осуждает секс как явление и на каждом шагу кричит о грехе – подглядывает за теми, кто им занимается. Та, которая твердит о любви и милосердии – молится, помимо прочего, о несчастьях и даже смерти, к примеру, Хуаниты Мендес… ну, и Люсиль Гринье, разумеется, куда же без меня. Издевательства над собственной матерью и распускание сплетен о брате тоже стоит вспомнить. Ну, и еще – девушка, краснеющая при слове «гениталии», запираясь в комнате якобы для молитвы, ласкает себя всеми возможными способами. Трогает свое упругое, податливое юное тело, нежное, прекрасное… Впрочем, об этом теле лучше бы рассказала Анхелика Эспантар, не правда ли?

Люсиль перевела насмешливый взгляд на Анхелику, съежившуюся в тени акации:

– Мать считает ее ангелом. Ну, на то она и мать… Но, кажется, ангелы не спаивают своих подруг в лице Марии и не раздевают их при луне. Еще они не мучают годами парней, умоляющих их о свидании. И уж точно не завидуют таким, как я. Впрочем, Анхелика честна перед собой, лучше других себя не мнит. Это все грехи другой Эспантар, – Люсиль повернулась, выудила из толпы глазами нужное лицо и с удовольствием протянула: – Росиииты. Любезная Росита, видимо, сидит на какой-то особой диете, от которой чудовищно растет нос. Иначе я не могу понять, как он вечно оказывается в чужих делах.

По толпе прошелся смешок. Росита скорчила презрительную мину.

– Уважаемая Росита, – продолжала Люсиль, – если уж так сложилось, что ваш нос каким-то таинственным образом оказался между моих ног, то ладно, так уж и быть. Если ему там уютно – пусть, – мужчины смеялись, женщины шушукались и фыркали, – но в таком случае было бы очень мило с вашей стороны заглянуть в вашу собственную кровать и посчитать всех, кто в ней спал в определенный период вашей жизни – ну, хоть ради интереса. Только,прошу вас,не сбейтесь, и порассуждайте, кто бы мог быть отцом вашей Анхелики. Ваш муж, который уезжал в город? Какой-то заезжий поэт? А может, муж той, кого вы зовете своей подругой?

Росита стояла и открывала рот, силясь хоть что-то ответить. Все вокруг уже хохотали над ней, хотя женщины были несколько напряжены – мало ли, чей муж мог оказаться в кровати их предводительницы. Это все, конечно,дела давно минувших дней, но как-то оно все…

– Адрриана Кабррера! – выразительно прорычала Люсиль.

Адриана заранее схватилась за сердце.

– Потрудитесь объяснить, дорогая, своему мужу Хорхе, куда подевались те его сбережения, хранимые на черный день, которые вы,якобы,отдали на лечение больной кузины в городе. А когда будете объяснять – подробно, – упомяните о том, что это не свекольный суп был такой волшебный, а слабительное, что вы подсыпали ему в еду,подозревая в измене. А когда уж речь зайдет об этом, заметьте, что даже если бы он вам изменил, то был бы прав, потому что с ним вы излишне стервозны, общих интересов у вас нет, и вообще, вы всячески показываете, что он – ошибка вашей молодости.

Хорхе-старший посмотрел на свою жену долгим взглядом. Адриана смотрела на землю, на желтую, высохшую на солнце траву, бегающих муравьев и жучков, надеясь, что эти слова слышала она одна.

А Люсиль порядочно разошлась. Каждому досталось. Рыжая, не стесняясь, клеймила соседей смертными грехами. Гнев? Получите, вы, с дурным взглядом! Чревоугодие? Нате, это ваше! Праздность? Ой, Господи, не смешите мои волосяные луковицы, каждый первый! В запале паре старых ветеранов прилетело – хлоп! – обвинение в убийстве. Мол,война войной, все понятно, никто вас не осуждает, но – раз уж речь идет о грехах…

Кто-то вздыхал, кто-то ругался, кто-то терял дар речи. Толпа периодически поднимала шум, но с каждым новым словом грешницы все затихали, словно она управляла ими.

Минут через пятнадцать непрерывного обличения Люсиль сделала паузу, чтобы отдышаться.

А после повернулась к тем, кто слушал ее внимательней всех.

– Злобный Хорхе! – звонко и воодушевленно произнесла она.

Хорхе напряженно смотрел на нее. Люсиль улыбалась.

– Твои грехи милее мне всех прочих, – ее лицо просветлело. – Ты дерзкий, злой, кусачий. Зато – честный. Быть может,со всеми, кроме меня. Но, как ты уже понял, не обязательно быть со мной честным. Я и так прекрасно все вижу. Мне хватает того, что ты страдаешь от невозможности быть со мной честным. И еще – ты почти так же точен в суждениях о людях, как и я. Почти. А что до Лауры, Изабеллы, Марианны и прочих – это на твоей совести, мы об этом уже говорили.

Злобный Хорхе кивнул. Он чувствовал, что рыжая Люсиль, его грешная и прекрасная смерть, смотрит в его душу, добирается до самого ее дна и там ворошит ил, и мелкие камни, и раковины, и становится на душе тревожно и приятно.