Грешные души

— Приказано перевести в режим диалога, — пояснил Зуубар, — только что передали от Главного.

— Зачем? — спросил Дубыга.

— У Запузырина грехотонн за десять тысяч перевалило, уничтожение такого типа — переход в плюс.

Дубыга произнес фразу, состоявшую из одних матерных слов, но ее услышал только Тютюка, потому что офицер второго ранга предусмотрительно отключил ультрасвязь.

— Придется контролировать сразу двоих, — проворчал Дубыга. — Стажер! Блокируешь всех остальных, обездвиживающие импульсы на всех живых, кроме Запузырина и Котова!

Котов легким движением плеча выбил дверь в кабинет. Запузырин, так и не успев вставить обойму, уронил ее на пол, а подскочивший Владислав пинком отшвырнул под диван.

— Бросьте! — насильно усаживая Запузырина в кресло и ухватывая его за горло, приказал Котов. Пистолет со стуком упал на паркет.

— Зачем я был вам нужен? — спросил Котов, подчиняясь команде Дубыги. Голос его звучал спокойно и даже вежливо, но Запузырин чувствовал: стоит Котову чуть-чуть сдавить шею — и все!

— Вас заказали Мурату… — прохрипел Август Октябревич.

— Вы знаете почему?

— Какие-то особые «прорывные» программы… Вы их разрабатывали из спортивного интереса, а они могут принести неслыханные деньги… Вам предлагали продать их, но вы не захотели…

— Предлагали… Предлагали миллионы, чтобы иметь возможность воровать миллиарды! — Котов зловеще ухмыльнулся, — Впрочем, я согласен. Хотите, продам их вам? За десять миллионов? Не рублей, разумеется, — долларов.

— У меня нет таких денег… — пробормотал Запузырин.

— Могу дать рассрочку на год, но, разумеется, из двадцати пяти процентов. — В глазах Котова блестела, кажется, сама Алчность.

Запузырин задыхался, глаза его бегали…

— Я могу взять кредит у Замочидзе, «Интерперестрой лимитед»… Прямо сейчас, по факсу.

— Это ваши проблемы, — холодным тоном сказал Котов. — Переведете на счет «Агат-Богата» в «Инкомбанк» — тут же получите пакет с дискетами. Вот моя визитка, тут все написано. Разыщете меня в Москве… Если те, кто заказывал меня Мурату, узнают о нашей сделке, то первым уничтожат вас. Если вы сами будете некорректны со мной — вспомните об этой ночи. У вас сейчас на даче — восемь трупов, считая Заура Бубуева. Стрельбу, возможно, слышали, так что найдите способ, чтобы все было чисто и тихо. Я оставляю вам весь компромат, который ваши люди так топорно собирали. Он никому не пригодится. Если захотите впутать милицию — ваши друзья узнают о том, что вы согласились купить программы, и предложат мне двойную цену, а вас, повторяю еще раз, снимут с доски. Ваш стукач-шахматист думает, что вы ферзь, а вы и на слона не тянете. Спасибо за гостеприимство, привет Тане!

Котов вышел в дверь… и исчез!

СОМНЕНИЯ

Сутолокина всю эту ночь провела без сна. Ей не помог прийти в себя даже скандал, который подняли супруги Пузаковы, когда попытались разрешить свои семейные проблемы, возникшие после истории, счастливо завершившейся вмешательством слесаря Гоши. В конце концов, обменявшись оплеухами и переругавшись в дым, они вместе уехали из дома отдыха, даже не прислушавшись к плачу и протестам Кирюши. Уехали они поздно, на последнем автобусе.

Непривычно тихо было в тридцать третьем номере. Там почему-то никто не визжал, не ржал, не звенел бутылками. Даже магнитофон не вопил. Сутолокина подумала было, что четверка где-то загуляла, но, прислушавшись, сильно удивилась. Оказывается, там читали стихи.

— «Буря мглою небо кроет…» — запинаясь, бубнил Колышкин, которому в школе никак не давался лермонтовский «Парус».

— «… Вихри снежные крутя», — вторил ему Лбов голосом Сергея Юрского.

Но Сутолокина, вообще-то очень любившая стихи, заглянуть к новоявленным ценителям поэзии не решилась. Она вообще из своего номера выходить не хотела, ибо последствия неудачной стычки с Пузаковой уж слишком хорошо читались у нее на лице. Ее терзали покаянные мысли: вот те, о ком она плохо подумала, оказывается, не такие уж дурные, а она, считавшая себя строгой и умной, оказывается, дрянь… Ничего не зная о причинах ссоры Пузаковых, она во всем винила себя. Странно, всего несколько минут назад, до того как Александра Кузьминична услышала стихи в исполнении Колышкина, она была даже рада тому, что Пузаковы ругаются. Она ощущала злорадство, что не только ей плохо, что эти два уже немолодых человека, всю жизнь работавшие на свою семью и жившие в дружбе, поссорились, что между ними легла грязь, ложь, измена. Ее радовал плач и писк Кирюши, пытавшегося помирить родителей. Теперь она всего этого стыдилась. Этот стыд был менее масштабен, чем тот, который жег бесшабашную четверку, но польза от него была, и немалая. Плюс нарастал в душе Сутолокиной.