Грешный шепот дождя

С этими словами мама толкает меня на кровать так, что я ударяюсь рукой и ребрами о спинку. Дикая боль, перехватывающая дыхание заставляет замолчать, подавившись воздухом. Сознание отказывается воспринимать, что это происходит со мной, домашней обласканной девочкой! Да я отличница до мозга костей! За всю жизнь не огорчила родителей, разве что однажды принесла домой котенка, так и того тут же унесли обратно.

Свернувшись калачиком, я непроизвольно рыдаю, задыхаясь от обиды и боли. Мне двадцать, через пару месяцев двадцать один, а моя жизнь напоминает… действительно рабство. И это в столице! Не где-то на окраинах горной республики! Однокурсницы не только живут полноценной жизнью, отдельно от родителей, но и имеют собственные отношения, сходятся, расходятся, целуются в кино, ездят на отдых с парнями. У меня же не жизнь, а кошмар. Точнее, я считала до сегодняшнего утра, что мама просто озабочена моим будущим чуть больше положенного, но оказывается, что я какой-то товар, средство достижения ею цели. Какой? Ведь она совсем не молода, как и папа. Неужели им будет хорошо и комфортно, если они избавятся от меня, как от старой софы?

– Это твои отчеты по практике? – она снова кричит в дверях, тряся моим наброском, как раз тем, над которым я просидела допоздна. – Гадость! Ты встала на неверную дорожку! Превращаешься в шлюху и рисуешь еще эту пошлятину…

Набросок оседает на пол кусочками бумаги, как и мои слезы. Дождавшись, чтобы мама ушла в гостиную, я захлопываю дверь, пододвигая к ней диван. В небольшой рюкзак кидаю белье, телефон, натягиваю старенькие спортивные кеды и джинсовую куртку. Распахивая окно, я с ужасом смотрю вниз, но не боюсь, напяливая рюкзак. Перехватившись удобнее, я перебираюсь на пожарную лестницу и бодро спускаюсь вниз со второго этажа. Хорошо еще, что начало июня и эти преодоления возможны. Наши окна выходят на торец здания. Поэтому, никем не замеченная, я вылетаю из двора, как ошпаренная, нащупывая в кармане паспорт и пропуск в «Rouge et noir». Реально на удачу! Вчера утром ездила за пакетом на почту, получая корреспонденцию Коренева по доверенности, потому и паспорт со мной. Кто-то меня пытается уберечь… от собственных родителей?

Кеды на босых ногах скоро натирают пальцы, но денег нет, поэтому шагаю дальше отчаянным пешеходом. Ключи от машины остались на тумбочке в коридоре. Почти к вечеру добираюсь к Ксюше, но набрав ее, слышу, что она уехала до завтра со своим парнем в гости… И угораздило же меня так вляпаться! На время отъезда родителей на дачу на все лето, жила дома, а теперь оказываюсь на улице в безнадежном, как мне кажется, положении. Ну, не могу же я согласиться на этот бред! Какое замужество с чужим человеком?

Злопыхая, я добираюсь до квартиры бабушки. Да, это у меня тоже есть. К счастью! И от мамы, надо сказать, она отличается кардинально. Напора и поучительности не меньше, зато разумности в тысячу раз. Звоню в домофон, не надеясь на удачный исход.

– Да… – слышу ее манерный голос через какое-то время.

– Бабуль, это я. Пустишь? – получается заискивающе.

Дверь отворяется, и я ныряю в подъезд, в темпе хромая к знакомой квартире.

– Привет. Могу у тебя остаться? – спрашиваю с порога.

– Что с ногами? – бабуля мгновенно оценивает мое состояние с одного взгляда.

– Удрала без носков, натерла.

– Проходи, бедолага. Так и знала, что этим кончится… – вздыхает она.

Моя родная бабушка по маме, Елизавета Андреевна Блума, когда-то тоже начинала в Госунивере на кафедре филологии, но не засиделась там, а уверенно зашагала по партийной лестнице, возглавив сначала комитет комсомола в вузе, а затем в Профсоюзном объединении. Конечно, она уже добрых тридцать с гаком на пенсии, но порох в пороховницах никуда не делся и периодически вспыхивает.

– Ну, что дорогуша. Le cœur n’insiste pas? (с франц. Сердцу не прикажешь) – бабушка тоже не мыслит свою речь без постоянных цитат всех и вся.

– Ты уже знаешь, – стягиваю кеды с болезненных пальцев.

– То, что твои родители дурью маются? Конечно! Альбина не может уняться со своей глупой затеей. – она недовольно бухает чайник на плиту. – Где ж это видано, чтобы в это сумасбродное время замуж по указке шли? Дурь и блажь! А была бы умнее, то этот мальчишка уже обхаживал тебя, а не совался с заученным словечками из Средневековья.

–– Бабушка… – восклицаю и обнимаю ее, потому что роднее и умнее сейчас не знаю никого. – Спасибо тебе, родная! Так обидно… – опускаю глаза, – За что со мной так?

– Не муслякай меня, жутко! Взрослая девица уже, а все как малая! – она сердобольно усаживает меня за стол. – У тебя, поди другой кто уже на примете?

– Нет. Совсем нет. Но ведь я берегу себя для того, которого полюблю. Пусть это пережиток и заросшая мхом старина, но я не могу просто так, понимаешь? Под пристальным оком гестапо! – с жаром говорю то, что действительно считаю важным. – Я же не породистое животное, допущенное комиссией к размножению? Стоило меня растить, любить, чтобы отдать первому встречному?