Грешный

— Вы правы, черт возьми, когда говорите, что не думали! Впредь потрудитесь держать свое мнение и свои мысли при себе. Я плачу вам за управление экипажем, а не за разговоры. И если вы не будете выполнять свои прямые обязанности, я найму другого кучера, который сможет делать свою работу.

Лицо молодого слуги стало пунцовым.

— Прошу прощения, ваша светлость.

— Так–то лучше. И запомните хорошенько, если дорожите своей работой: последнее, что я хочу слушать, черт побери, — это нравоучения от нанятых служащих об аморальности моего поведения. Когда мне понадобится проповедь, я отправлюсь в церковь или, что еще лучше, нанесу визит своему отцу.

С шумом захлопнув дверцу кареты, Мэтью уселся, вытянул ноги и принялся задумчиво наблюдать, как струйки дождевой воды стекают с блестящей кожи его ботинок. В каком же мрачном настроении пребывал сейчас граф! Им владел гнев огромной, колоссальной силы.

Перед мысленным взором то и дело вспыхивал образ Джейн. Граф настойчиво гнал его от себя, стараясь забыть и то волнительное чувство, которое охватывало, стоило коснуться губ любимой. Вспоминая о тех страстных, особенных мгновениях, Уоллингфорд начинал сгорать от вины за то, что приказал своему кучеру ехать в публичный дом.

И зачем он собрался в бордель? Сейчас Мэтью явно не был расположен к чувственным утехам. Его удручало не только дурное расположение духа, было в этом состоянии и нечто более тревожное — уколы совести, больно ранившие его.

К дьяволу эту Джейн! Уоллингфорд смачно сплюнул и воинственно скрестил руки на груди. Он ничего не должен медсестре, он даже не знает ее фамилии! К тому же он никогда не увидит ее вновь…

Нет, Мэтью ничего не должен Джейн, он не обязан хранить ей верность. Эта женщина разбила графу сердце, разбила единственную надежду, которая еще теплилась в его сердце. Черт возьми, как же он ненавидит всю эту сентиментальную чепуху! Чем быстрее Уоллингфорд вернется к тому легкомысленному и развратному кутиле, которым он, по сути, и являлся, тем лучше.

— Мадам Рекамье, — возвестил Тернер, останавливая карету перед старинным особняком в георгианском стиле в самом сердце Тревор–сквер.

Выглянув из кареты, Мэтью увидел зеленую дверь и треугольный каменный фронтон, придававший фасаду классический, изящный вид. Снаружи здание выглядело незыблемым оплотом благонравия. Внутри же располагался печально известный публичный дом — место, в котором всегда были готовы потворствовать всевозможным развратным прихотям.

— Когда мне следует вернуться за вами, милорд? Или, возможно, мне стоит подождать вас здесь? — спросил все еще встревоженный взбучкой от хозяина кучер, когда Мэтью вышел из кареты, хлопнув дверцей.

— Я дам вам знать, Тернер. В любом случае не думаю, что это будет скоро.

— Сегодня, милорд?

— Вряд ли.

— Завтра? — произнес Тернер треснувшим от волнения голосом.

— Возможно.

— Через два дня, милорд? — со страхом спросил кучер.

— Это уж как минимум, — проворчал граф и, поправив камзол, зашагал к дому.

— Ах, лорд Уоллингфорд, — улыбнулась мадам Рекамье, придерживая широко распахнутую дверь и приглашая графа войти. — Бонжур, милорд. Давненько вас не было.

— Добрый день, мадам.

— Сегодня вы пожаловали непривычно рано, милорд.

— Давайте перейдем к делу. Мне нужна хорошо обставленная комната, которую я собираюсь занимать некоторое время. Еще мне потребуются женщины. Умелые женщины.

— О, мои девочки лучшие, месье! Кому это знать, как не вам!

— Именно поэтому я оказался на вашем пороге в этот неприлично ранний час. Итак, с вашего позволения, мне бы хотелось блондинку и привлекательную брюнетку.

— Одно мгновение, милорд. Я пришлю к вам Хлою и Фиби. Я лично обучила их всем премудростям. Вы найдете их очень… услужливыми. Они обе весьма искусны в нашем экзотическом мастерстве.

— Очень хорошо, — пробормотал Мэтью, решительно хлопая перчатками по своему бедру. — Это как раз то, что я ищу.

Черт побери, Мэтью оставалось только надеяться, что у одной из этих жриц любви будут зеленые глаза. Это сделало бы его фантазию более реальной.

— Пройдемте, милорд, — пригласила мадам Рекамье, и ее пышный кринолин со свистом пронесся по мраморному полу холла.

Впервые в жизни Уоллингфорд сомневался, что сможет осилить задачу, которую сам перед собой и поставил. Он чувствовал себя нелепо оцепенелым, ни на что не способным. Даже самый слабый гул предвкушения не пульсировал в его венах, а фаллос был непривычно, унизительно мягким.

— Можно пригласить даже трех женщин, мадам, — сказал Мэтью, поднимаясь по лестнице за хозяйкой борделя. — И чтобы одна была с зелеными глазами. Светло–зелеными, — уточнил он и потребовал: — Да, еще бутылку абсента!