Грета за стеной

К Рождеству Гёльдерлин как обычно красиво украсили. Особенно Центр. Вдоль всей улицы Линделан развесили светящиеся сосульки, которые гроздьями свисали с фонарных столбов и «таяли» светодиодными каплями. Фасады зданий украсили полотнами мерцающих желтыми и белыми огоньками лампочек, по карнизам пустили все те же сосульки и кружевные снежинки. На площади Пяти дворцов и у Ратуши поставили по самой высокой ели, каждая из которых состояла из нескольких менее густых елок, уж больно много в каждой из них было ветвей, и густо украсили шарами, мишурой, рождественскими фонарями и электрическими свечками. Футбольную площадку на Ринге залили катком, а у спусков к реке поставили ограждения с предупреждениями о том, чтобы люди не пытались перейти Дерн по льду, потому что он еще был слишком тонок. Снег валил уже целую неделю и засыпал пушистыми сугробами все и вся. Но холодно не было. Всюду пахло рождественскими пирогами, мандаринами и горящими петардами. Город жил в предвкушении праздника, а Грета согревалась ожиданиями звонков Мартина и встречи у Суннивы в общежитии, но Мартин отчего-то не звонил. Наверное, он занят. Они договорились отпраздновать свое Рождество на следующий день после обычного. В тот же день Грета сама набрала Мартина и, как бы между делом, позвала его с собой, а он ответил согласием. В тот вечер ее душа так и пела. Грета вдруг почувствовала какой-то непривычный прилив вдохновения. Она не стала искать рождественский подарок для любимого — она сделала его сама. Взяла паспарту, которое осталось с прошлых вывесок, с помощью канцелярского ножа, вырезала дырку под изображение, чтобы туда влезла фотография, взяла из старой фоторамки держатели и приклеила к заднику своей. Самодельную рамку для фотографии она облепила плоскими бусинами цвета от светло-синего до лазоревого, затирая оставшееся пространство между ними серебряным и белым бисером. Из купленной серебристой пластики она слепила двух дельфинов и приклеила их так, чтобы они служили и подпоркой рамке, и украшением. Внутрь она вставила распечатанную фотографию, которую в бухте сделала Суннива, когда они с Мартином резвились в воде. Ни Грета, ни Мартин не видели, как их фотографировали, а потому вышли на снимке настоящими, без каких-либо стен. Грета знала, что Мартин никому этот снимок никогда не покажет и скорее всего сразу его уберет — ей было важно, что он оценит дорогое ей мгновение, а еще — ее труд. Рамка получилась красивая, необычная.

На Рождество отец приехал в дом Греты — мама сама его позвала — позвонила за неделю до праздника, и они долго разговаривали. Грета не знала, зачем ей это нужно. Они с отцом почти не общались со времени развода, если только случайно — она его избегала, а праздники родители и вовсе всегда проводили отдельно. Грета переживала, как пройдет их встреча, и ожидала, что ее стена подвергнется настоящей проверке на прочность, ведь отец все еще любил мать, несмотря на то, что она ему изменяла, а затем бросила, и еще больше переживала за самого отца, потому что ему предстояло впервые встретиться с новым мужем Линды. Но все обошлось. Отец надел свой лучший пиджак, побрился, нашел свой старый, подаренный ему еще в студенчестве, зажим для галстука. Как ни странно, Грете показалось, что они со Свеном поладили. По крайней мере были дружелюбны — в конце концов они уже давно не подростки, чтобы драться из-за общей любимой, да и сам Маркус понимал, что еще больше отдалит от себя Линду, если начнет высказывать претензии к ее новому мужу. Наверное, это значит, что он простил ее. Грета еще не простила.

Как обычно Грета весь вечер молчала — она привыкла молчать за праздничным столом. После того, как по телевизору раздался бой курантов на Белой башне, и в небо над городом полетели салюты, отец засобирался уходить, но Линда уговорила его остаться у них до утра — все-таки Рождество — праздник семейный, и будет неправильно, если Маркус сразу уедет. С боем, но он сдался, и Линда поселила его в комнате для гостей. Грета, как только поймала момент, набрала номер Мартина. Он долго не брал трубку. Или не слышал, или почему-то еще. Грете стало тревожно. Но Мартин все-таки ответил. Он не слышал звонка. У Греты не было причин ему не верить. Мало ли что она себе напридумывала.

— С Рождеством! — улыбнулась ему Грета.

— С Рождеством, — отозвался он.

— Где ты?

— Дома, — его голос звучал на фоне женских голосов и телевизора, где шла праздничная передача. — А ты?

— На Ринге. С нами отец.

— И как он?

— Вроде нормально, — Грета выглянула из комнаты в коридор. — Сейчас говорит о чем-то со Свеном.

— Думаешь, они подружатся?

— Может быть. Я хочу увидеть тебя.

— Что?

— В смысле… У нас здесь залили каток. Мы могли бы погулять, покататься.

На том конце провода послышался глубокий выдох.

— Не знаю, я… Я уже обещал сестре погулять с ней.

— Я могла бы пойти с вами.

— Не думаю, что это удобно. Извини, я не хочу тебя обижать.

— Ничего, я понимаю, — едва не перебила его Грета, ощущая неприятный спазм в горле. От обиды она едва не заплакала. На самом деле она его не понимала.