Гретхен

А на тринадцатом листке было написано только обращение «Дорогая моя Гретхен», дальше шли одни лишь бесцветные, слегка вспучившиеся пятна, которые Гретхен интерпретировала как высохшие капли слез. Гретхен так растрогалась, что ее серые глаза цвета дунайской гальки увлажнились. Она склонилась над последним, «пятнистым» письмом. Слезы капали на серую бумагу. Теперь рядом с каждой слезинкой Хинцеля можно было увидеть слезинку Гретхен. Они смотрелись как близнецы. Громко всхлипывая, Гретхен принялась стирать пальцем с бумаги мокрые следы. Ей было плохо как никогда. Как ужасно, что Хинцелю из-за нее пришлось так страдать! И как ужасно, что ей приходится так страдать из-за Хинцеля!

Все еще обливаясь слезами, Гретхен поднялась с матраца. Она скинула с себя джинсы и футболку. Из валявшихся на полу вещей она взяла клетчатые льняные брюки и полосатую шелковую футболку и натянула их на себя. Брюки пришлось подвернуть снизу три раза, а чтобы они не сваливались, она прихватила их кожаным ремнем на талии. Потом она нашла еще свитер Хинцеля, надела его поверх футболки и снова уселась на матрац. В этом наряде ей стало как-то лучше. Все вещи пахли Хинцелем, она как будто чувствовала его прикосновение. Было такое ощущение, будто она влезла в его кожу. И от этого ей стало хорошо.

Добрых два часа просидела она так на полосатом матраце. У нее не было сил подняться и вернуться к нормальной жизни. Домой идти – невозможно! В «Ваксельбергер» – тем более! А просто болтаться по улицам не имело смысла. Как ни крути, все плохо!

Гретхен решила тогда написать письмо Хинцелю – так, на всякий случай. Вдруг он все-таки скоро вернется. Сегодня, например. Или завтра утром. Ничтожный шанс, что он может еще образумиться, все же был!

Она взяла последний чистый лист, оставшийся на черном ящике из-под фруктов, который служил Хинцелю прикроватной тумбочкой. Из пишущих предметов обнаружился только толстый красный фломастер. Пришлось довольствоваться тем, что есть. Вооружившись фломастером, Гретхен написала:

Дорогой Хинцель,

я мало что знаю, но одно знаю определенно: соседа Конни я вовсе не люблю. Речь идет о доме моей мечты, а не о любви. И о том, что я не мячик для пинг-понга, который можно гонять туда-сюда между игроками с их разными потребностями. Если бы ты не уехал, я бы тебе все это объяснила. И спросила бы тебя, не хочешь ли ты поехать со мной в дом моей мечты. О том, что можно поехать в этот дом, я сама узнала только в субботу днем. Хочешь – верь, хочешь – нет! Но если ты вернешься и не появишься сразу у меня, я больше не буду с тобой разговаривать! Никогда и ни за что!

Твоя Гретхен

P. S. Возвращайся скорее!

Гретхен расправила маленькую черную подушку на черном матраце и положила на нее свое письмо. Затем встала, закрыла окно, опустила черные жалюзи, вышла из квартиры, вытащила из-за решетки свою старую записку и заперла дверь на ключ.

Старушка-соседка снова высунула нос на площадку.

– Девушка, теперь вы тут будете жить? – спросила она.

Гретхен покачала головой.

– Потому что если вы тут будете теперь жить, то я хотела бы вас попросить не включать так громко музыку! – продолжала старушка.

– Я не собираюсь тут жить, – ответила Гретхен.

– С ним-то бороться было бесполезно, потому что его отец – хозяин дома, – сказала старушка. – Но вас предупреждаю: будете шуметь – вызову полицию!

– Я не собираюсь тут жить! – рявкнула Гретхен и побежала вниз по лестнице.

Соседка пробурчала ей вслед:

– Та еще штучка! С ней, видно, тоже покоя не будет!

Гретхен отнесла ключ в мастерскую, повесила его на место и посмотрела, что у Хинцеля готово на выдачу. Она нашла один пояс, три пары клипс и пеструю подвеску попугайной расцветки, которую надо крепить на кушак, чтобы она болталась где-нибудь у бедра. Эти вещицы, как было известно Гретхен, предназначались для бутика. Но это явно было не все, что Хинцель должен был сделать за последнее время! У Гретхен не было перед глазами списка, но она и так помнила, что лично приняла в школе пять заказов, которые до сих пор остались невыполненными.