Греция. Лето на острове Патмос

Через несколько мгновений к нам присоединилась Деметра. Она не стала меня обнимать, поскольку в одной руке держала деревянную ложку, а в другой полотенце. Вместо этого она, улыбаясь, похлопала меня по плечу, покраснев при этом как школьница. Золотые зубы были на месте, а вот один из настоящих отсутствовал. Первая дырка, а сколько их еще будет.

Вместе с ней навстречу мне вышла девушка с короткими рыжеватыми волосами, широкими скулами и василькового цвета глазами. Улыбка у нее была такой доброй, что в ее свете меркли даже золотые коронки Деметры. Девушка была наряжена в новенький модный передник. Она вытирала широкие ладони кухонным полотенцем.

Ламброс улыбнулся, слегка выпятил грудь и взял ее за руку.

— Это моя девушка Николетта, — произнес он, — из Амстердама. Николетта, это Тома.

— Ухты! Так вы тот самый знаменитый Тома! — произнесла девушка на идеальном английском.

— Ну…

— Теперь таверной управляем мы, — с гордостью промолвил Ламброс.

— Правда?

— Да, — кивнул Савас. — Отец отошел от дел.

Я бросил взгляд поверх их плеч.

— Он внутри, — чуть тише произнес Ламброс.

Я попытался всмотреться, но так ничего и не увидел.

— Может, мне стоит поздороваться? Как вы думаете?

Мальчики переглянулись и снова уставились на меня.

— Как хочешь.

Я опять посмотрел в сторону таверны, и на этот раз мне показалось, что мне удалось разглядеть фигуру, сидящую в уголке у дверей.

За столиком принялась рассаживаться стайка туристов, явившихся с пляжа.

— Извини, Тома, — промолвил Савас.

— Но мы еще увидимся? — спросил Ламброс.

— Естественно, — ответил я.

Когда я вошел внутрь, мне потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к освещению. Потом я увидел его. Он сидел за столиком в углу, откуда можно было наблюдать как за прилавками, так и за кассой и за всем происходящим снаружи. По всей вероятности, он меня заметил сразу же, как только я приехал. Он был одет в мятую белую рубаху и коричневые брюки. На ногах — красные пластиковые шлепанцы. В одной руке он сжимал четки, украшенные керамическим медальоном с изображением голубого глаза — оберег от порчи.

— Ясу, Тома, — произнес он тихим голосом, когда я вошел, и подавленно улыбнулся.

Его усы практически полностью поседели, а каштановые волосы на макушке поредели. Он выглядел так, словно ни разу за все лето не выходил на солнце.

Он осведомился о моем здоровье, здоровье Даниэллы и детей. Однако не предложил мне ни сесть, ни выпить.

Я спросил, как он поживает.

— Хорошо, Тома, — ответил он и, улыбнувшись, обвел таверну рукой: — Теперь всю работу делают мальчики.

— А как же твоя лодка?

— Время от времени и ей занимаюсь, — ответил он и, помолчав, добавил: — Но теперь это требует от меня слишком многого, Тома. Слишком многого.

Он обратил взгляд на море. В его ручище защелкали четки.

— Ти на канумэ, Тома! — произнес он. — Что мы можем поделать!

Он погрузился в молчание, и я быстро понял, что наш разговор закончен.

Через несколько мгновений я пробормотал, что мне надо на встречу с Мельей. Он кивнул, и я вышел вон.

Попрощавшись с мальчиками, я направился к Тео. Преодолев несколько шагов по дороге, я наткнулся на вывеску, на которую до этого момента не успел обратить внимание. Она была прикреплена цепью к ветвям тамариска, растущего возле таверны. Вывеска была сделана из плоской кормовой части старой рыбацкой лодки. По всей вероятности, ее намалевали и водрузили сюда мальчики.

На вывеске было изображено ярко-оранжевое солнце с золотыми лучами, поднимающееся из лазурного моря. Чуть ниже темно-синими буквами, обведенными белым, было написано: «И Орайя Авий».

«Прекрасный восход».

Я оглянулся на мальчиков. Они стояли среди столиков, уперев руки в боки, и, улыбаясь, смотрели на меня.

Чуть дальше я мог разглядеть сидевшего в тени Теологоса.

Он по-прежнему смотрел на море, снова и снова перебирая костяшки четок. Во всем остальном он оставался неподвижен, словно высеченная из камня статуя.

Итака [12] К. Кавафис